Наконец они добрались до места. За массивными декоративными воротами было припарковано несколько десятков машин. Это было похоже на вход во французский замок.
— Где мы? — спросила она у Мигеля.
— Это муниципальное кладбище.
— О, — тихо произнесла она, припоминая, что когда-то он уже пытался уговорить ее побывать здесь.
Пока он парковал машину, приехал похоронный кортеж. Кроме катафалка было еще восемь блестящих лимузинов, из которых появилась большая группа хорошо одетых скорбящих. На всех женщинах были черные кружевные мантильи, за которыми они спрятали лица. На мужчинах — темные костюмы, хорошо сшитые, по размеру, элегантные.
Вся группа медленно, уныло шла за гробом, пока не исчезла в воротах, а оставшиеся шоферы прислонились к блестящим капотам и с удовольствием курили.
Мигель посмотрел на них, и Соня почувствовала, что ему есть, что сказать. Его голос дрожал. Это напомнило ей ту горечь, которую она почувствовала при первой встрече с ним, что насторожило ее и тогда, и теперь.
— Во время гражданской войны погибло много людей, и они не удостоились таких похорон, — сказал он. — Сотни людей были попросту брошены в братскую могилу.
— Это ужасно, — выдавила Соня. — Разве их семьи не хотят узнать, где они?
— Некоторые из них действительно хотят, — сказал он. — Но не все.
Они вышли из машины и медленно побрели в сторону кладбищенских ворот. Соня поразилась количеству и размерам могил. Кладбища в Англии отличались от этих. Она подумала о кладбище на юге Лондона, где была похоронена ее мать, и содрогнулась. Это было огромное пространство, засаженное травой, с бесконечными рядами надгробий. Раз в год, когда она ездила навещать отца, Соня останавливалась здесь, затем проезжала мимо, хотя ограда позволяла различить близко расположенные могилы. На них до сих пор лежали свежие цветы и ярко-желтые и оранжевые венки, слово «Папа», выложенное красными гвоздиками, или «Мама» в белых хризантемах, или изредка плюшевый медвежонок, при виде которого щемило сердце. За редким исключением, на самых старых могилах не было ничего, лишь лежало несколько засохших, затоптанных ногами цветков.
Искусственные цветы были повсюду; те, кто приносил их, явно не следовали изречению «Memento mori»[97].
Кладбище Гранады очень сильно отличалось от других. У некоторых усопших были надгробья размером с маленькие дома. Кладбище было похоже на деревушку из белого мрамора, с улицами и маленькими садами.
Здесь хотелось размышлять, и в это утро, в среду, тут было мало людей. Ни Соня, ни Мигель не желали начинать разговор.
Пространство было разделено на несколько десятков отдельных секторов и открытый внутренний дворик, в каждом из которых находились могилы огромных размеров, кресты и мемориальные плиты с именами умерших. Но больше всего поразило Соню то, что несмотря на масштабы этого места, ни одна могила не казалась брошенной.
На них повсюду были цветы, они полностью соответствовали словам, которые пишут в таких случаях: «Tu familia no te olvida».
Многое из обещанного было правдой.
— Можно я здесь поброжу? — спросила Соня, продвигаясь вперед и собираясь все тщательно рассмотреть.
Мигель остановился, чтобы купить у входа небольшой цветок, и она предположила, что он был бы не против остаться один на несколько минут. Она решительно шла по тропинке, которая, казалось, ведет к границе кладбища, лишь для того, чтобы выяснить, есть ли еще какой-нибудь участок за стеной. Во всех направлениях кладбище казалось почти безграничным. Соня понятия не имела, как долго она шла. Ее очаровало великолепие большинства могил. Некоторые из них украшали ангелочки, охранявшие вход в семейную гробницу, потрясающей красоты колонны и замысловатые каменные венки; на них были богато убранные железные кресты, такие же прекрасные, как и мраморные, а также повсюду — цветы. Она заметила нескольких женщин, несущих бидоны с водой, и одну — с совком и щеткой, она нежно вытирала могильную пыль с порога своих прародителей. Это было очень трогательное зрелище.
Она вернулась и в конце концов нашла Мигеля недалеко от того места, где оставила его сидеть на каменной скамейке.
— Простите, что меня не было так долго, — извинилась она.
— Не беспокойся. Время здесь стоит на месте.
— Это точно, — улыбнулась Соня.
Она села на скамейку рядом с ним. Сейчас было позднее утро. Солнце сильно припекало, и они были рады спрятаться в тени под деревом. Напротив них возвышалась большая стена. Сверху донизу в шесть рядов располагались мемориальные плиты. Напротив каждой был выступ, куда люди ставили маленькие вазы с цветами.
— Ты узнаешь эти имена? — спросил Мигель.
Прямо напротив них, вторая строчка снизу:
Игнасио Томас Рамирес
28-1-37
Пабло Висенте Рамирес
20-12-45
Конча Пилар Рамирес
14-8-56
Она заметила цветок, который Мигель купил ранее, его розовые бутоны касались букв фамилии, а напротив стоял немного увядший букет из восхитительных красных роз.
— Такое ощущение, что кто-то тоже приходил сюда навестить их, — сказала Соня.
Мигель ничего не ответил, и она посмотрела на него. Он покачивал головой.
— Только я, — сказал он, сверкая глазами. — Только я.
Соня хотела задать вопрос, который вертелся у нее на языке с прошлой ночи, когда она поняла, насколько серьезно он относится к семье Рамирес.
— Почему? — спросила она. — Что вас так связывало с этой семьей?
Какое-то мгновение ему было трудно говорить. Казалось, ему нужно было глотнуть воздуха, прежде чем он смог что-то сказать.
— Я Хавьер. Хавьер Мигель Монтеро.
Соня тяжело задышала, не в силах поверить.
— Хавьер! Но…
Один лишь жест казался естественным ответом на этот вопрос. Она нежно взяла его морщинистые руки, и некоторое время они пристально всматривались друг другу в глаза. Соня поняла, что Мерседес чувствовала все эти годы, а Хавьер вглядывался в отражение Мерседес, которое он видел в лице ее дочери.
Наконец Соня заговорила.
— Хавьер, — сказала она. Казалось странным называть его сейчас по имени, и старик перебил ее.
— Называй меня Мигель, — попросил он. — Меня так уже давно называют. С тех самых пор, как я вернулся в «Бочку».
— Конечно, если ты так хочешь, Мигель, — сказала Соня. Ее волновало еще очень многое, но она не хотела больше причинять ему боль.
— Ты можешь рассказать, что случилось? — нежно спросила она. — Когда ты вернулся в Гранаду?
— Меня выпустили из Долины Павших в 1955 году, — начал он. — Я «исправился благодаря труду» — вот что они сказали, забыв про тот факт, что я прежде не совершал преступлений ни здесь, ни там. Однажды я вернулся в «Бочку», ничего не зная. У меня не было родных ни в Малаге, ни в Бильбао. Я был полной развалиной после Куалгамурос. Два пальца на левой руке были сломаны и плохо срослись, поэтому я знал, что больше не смогу заработать на жизнь игрой на гитаре. Я действительно не знал, что делать.
