Серый дневной свет прорезался мне в глаза. Во рту стояла пустынная сушь, а правую сторону поясницы разрывала адская боль. Рука занемела до мурашек и не слушалась... Вытащить её из-под головы удалось с трудом. Вот дряни, наверняка что-нибудь подсыпали в чай...
Я села. От слабости потемнело в глазах, а голову пронзил резкий, неприятный звон — будто тончайшая проволока воткнулась в мозг.
Сапоги удалось найти не сразу: кто-то добрый засунул их под диван, а без обуви на здешний пол вставать было не только неприятно, но и опасно для здоровья: его покрывала грязь, везде валялись какие-то ошмётки, колбасные шкурки, бумажки, бычки... Виднелись засохшие следы от плевков и блевотина. К горлу поступил рвотный позыв. Боль усиливалась при движениях, а при переходе в вертикальное положение тут же захотелось снова согнуться пополам. Крови я не обнаружила — значит, это не рана... Ад разрывал меня изнутри. Домой, домой, скорее домой...
Но не тут-то было. Я оказалась запертой в пустой квартире, а в моей сумочке не обнаружилось ни мобильника, ни денег. Хотя, впрочем, я не могла припомнить, брала ли я с собой телефон вообще, когда выходила из дома... А стационарного телефона здесь не было и в помине. Розетка для подключения аппарата в прихожей имелась, и даже полочка на стене была прибита... увы, пустая.
Что же такое на меня нашло? Что за затмение разума? Александра сказала: "Ты меня не любишь". По-моему, всё это время я только и делала, что доказывала ей свою любовь, но, видимо, получалось неубедительно. Что сделать ещё, чтоб она поверила? Не знаю...
Захотелось в туалет. Даже страшно было представить, какой он здесь... Предчувствия не обманули: он был воистину постапокалипсичен. Даже на вокзале, наверно, и то чище. Пришлось исхитряться с подстилкой из туалетной бумаги... Смыть не вышло: сливной бачок не работал.
В моче обнаружилась примесь крови.
Я упала на вонючий диван и свернулась в позе эмбриона, поджав ноги к животу... Запах? Плевать... Больше прилечь было просто негде. Я постанывала и скулила от боли, сгибаясь в бараний рог. Что-то с почкой, видимо. Где же эти сволочи?
"Ангел мой, хранитель мой, спаси меня..." — только и оставалось молиться.
Сушняк мучил, не отступая. На кухне не нашлось даже чистой питьевой воды, а водопроводную пить я не рискнула. Запах гнили и разложения от мусорного ведра вывернул меня наизнанку, и меня вырвало в кухонную мойку — прямо на сваленную там немытую посуду.
Время шло... Нет, тянулось, издеваясь надо мной. Ни Воробьихи, ни её подружки... Меня начало знобить. Боль не стихала.
"Господи, помоги мне. Саша, найди меня".
...В замке повернулся ключ. Попытка приподняться отозвалась болью. Пьяно пошатываясь, в комнату ввалилась Воробьиха.
— Вызовите скорую, — простонала я. Губы совсем пересохли, стали шершавыми. — Который час? Сколько я уже здесь?..
Икнув и фыркнув, Воробьиха усмехнулась:
— Чё, хреново, принцесса? Может, пивасика тебе дать?
В пояснице у меня словно поселился зубастый монстр: грыз и грыз...
— Какое, к чёрту, пиво... Что вы мне подсыпали?
— Ик... — Воробьиха присела на диван, расправляя на колене какой-то листок формата А4, мятый, с рваными краями. — Ну, это Тонька тебе вчера клофелин подмешала... От матери её, старухи-покойницы, остался ещё. Я про это была не в курсе, ты не думай... ик! Это она сама. Дура потому что. Лавэ-то у тебя на кармане маловато оказалось... На пивасик только и хватило. Ничё, нам твой муженёк заплатит... Ну, то есть, дама твоя. О, гляди.
Листок лёг передо мной, Воробьиха ткнула в его центр кривым пальцем с грязным ногтем. На листе была напечатана моя фотография. "Ушла из дома и не вернулась"... И телефоны Александры: домашний, рабочий и мобильный. "Вознаграждение за любую информацию гарантировано". Видимо, наша родная милиция-полиция работала по старинке: "Заявление — через трое суток".
— Ребятишки какие-то расклеивали, — сказала Воробьиха. — Я гляжу — а мордашка-то знакомая, хе-хе! Тонька пошла на встречу с твоей мадам. Тридцать косарей запросили. Нет денег — нет тебя. Ничего! Вы, буржуи, не обеднеете, а нам с Тонькой на хлеб с колбасой да на топливо — во как хватит.
Воробьиху будто подменили: от вчерашнего пьяненького дружелюбия не осталось и следа, на её обрюзглом лице застыло жёсткое и безжалостное выражение. "Во как!" — "выше крыши", показала она жестом.
— Маня... Я думала, ты хорошая, — пробормотала я. — Пьющая, но неплохая... А ты...
— А чё я? — усмехнулась Воробьиха. — Это не я, это время такое, принцесса. Каждый выживает, как может... Ик! Ну дык чё, пивасика-то дать?
Я закрыла глаза и отвернулась. Озноб, тошнота, боль — всё это наваливалось разом и терзало меня, скручивало, как в центрифуге. Все мои просьбы вызвать скорую Воробьиха пропускала мимо ушей, вся поглощённая желанием заполучить деньги. Гремела чем-то на кухне, кряхтела и крякала — видно, доливала в свой бак "топливо".
Резко и нервно тренькнул дверной звонок. Воробьиха оживилась:
— О, денежки пришли! — и засеменила в прихожую открывать.
Но пришли не деньги. Послышался плаксивый вой:
— Мань, она мне чуть руку не сломала... с-су-ука...
В вонючий бомжатник будто ворвался свежий ветер, властно и свирепо сметая всё на своём пути. Торопливые, звучные шаги, развевающиеся полы чёрного плаща, волна знакомого парфюма — и моего лица коснулись тёплые ладони моего ангела-хранителя.
— Лёнечка, я здесь... Ты меня слышишь?
Из последних сил я приподнялась и обняла её за шею, ёжась от щекотной ласки её пальцев, перебиравших мои волосы.
— Лёнька, что же ты делаешь? Что ты творишь, глупенькая? Они что, тебя здесь силой удерживали?
Спасена. Облегчение словно разом выдернуло из меня нервный каркас, до этого момента державший меня в тонусе, и я размякла, растекаясь киселём. Я знала, что родные руки не дадут мне упасть.
— Они мне клофелин подсыпали... а потом заперли тут, — стараясь не уплыть в транс, прошептала я. — Мне скорую надо, Саш... Больно...
