— Они мне клофелин подсыпали... а потом заперли тут, — стараясь не уплыть в транс, прошептала я. — Мне скорую надо, Саш... Больно...
Подскочила разозлённая Воробьиха.
— Эй, ты! — сварливо налетела она на Александру, тряся мятым листком с моим фото. — А платить кто будет? За информацию?! Сама ж обещала — вознаграждение!
Лицо Александры было суровой каменной маской. Почувствовав, что она опускает меня обратно на диван, я судорожно уцепилась за её плечи, так что мягкая кожа её плаща заскрипела под пальцами.
— Ш-ш, всё хорошо, — шепнули её губы, согрев дыханием моё ухо.
Бережно уложив меня, она выпрямилась во весь рост. Скукоженная пьянством Воробьиха едва доставала ей макушкой до подмышки.
— Значит, денег хочешь? — спокойно проговорила Александра.
— Ага, ага, а как же! — закивала Воробьиха, не уловив в её голосе чуть слышную нотку угрозы. — Сама ж обещала в бумажке своей!
— А то, что вы её клофелином напичкали и заперли, вместо того чтоб скорую вызвать — это ничего? — по-прежнему спокойно поинтересовалась Александра.
— Дык... клофелин-то — это не я придумала, это вон — Тонька сдуру, — Воробьиха кивнула на робко притулившуюся у дверного косяка Антонину в голубом грязноватом пуховике и вязаном берете. — А скорую... на *уя? Я пивасика ей предлагала — она отказалась...
Мои глаза почти не уловили молниеносное движение руки Александры — только увидели отлетевшую через всю комнату Воробьиху. Врезавшись в большую коробку с хламом, она скатилась на пол и затихла, сама похожая на кучу грязных тряпок.
— Ой, ой, убили ж насмерть! — завопила Антонина, схватившись за голову.
— Ничего, очухается, — презрительно хмыкнула Александра. Силу удара она умела рассчитывать. — Хрен вам, а не вознаграждение. Вымогатели, тоже мне.
Сильные крылья моего ангела-хранителя подхватили меня. Пинком распахнув дверь, Александра понесла меня вниз по лестнице — прочь из этой смрадной дыры.
Боль больше не чувствовалась, заглушённая уколами, а тромб в сосуде, вызвавший омертвение участка почки, уже давно растворили. Врач сказал, что такое, хоть и редко, но может случаться после операций на почечной артерии. Скорее всего, мне следовало дольше принимать профилактические таблетки, а я бросила их через два месяца после последней операции — из-за не очень приятных побочных эффектов. Но это было ещё не всё: на многострадальной артерии обнаружилась аневризма — не очень большая и пока без признаков расслоения. Однако существовал риск, что операция по её устранению могла кончиться для поражённой инфарктом почки плачевно.
— Ну, живут же люди как-то и с одной, — сказала я.
— Этим эскулапам лишь бы что-нибудь отрезать, — хмыкнула Александра. — Ничего, найдём таких, которые и сделают всё как надо, и почку сохранят. Если не у нас, так в Москве.
Солнечный зайчик беспокойно шевелился на подушке рядом с моим лицом, на руке Александры поблёскивали часы. Мне хотелось поцелуями прогнать грустные тени возле её глаз, но тёплая ладонь легла мне на лоб:
— Тихо, тихо... Лежи.
Но как я могла лежать тихо, если печаль до сих пор не ушла из её взгляда?
— Саш... Я люблю тебя. Ты мне веришь? Если нет... какой смысл мне вообще жить?
Слеза скатилась на подушку. Тишину больничной палаты нарушал только едва слышный уличный шум за окном. На тумбочке стоял букет алых роз.
— Смысл жить есть всегда, девочка. — Губы Александры нежно прильнули к моим. — И я тебя люблю.
Времени осталось совсем не так много.
Сосредоточиться на главном.
"Яблонька моя светлая".
Когда мы ехали из аэропорта домой, полил майский дождь. Сильный, свежий, многообещающий. Один из тех, которым нет цены — за своевременность. Ведь если он не пройдёт, листочки засохнут. И не будет яблок, не будет вишни и малины. Не будет много чего.
— Сирени хочу. И ландышей, — проронила я. — Можно?
В уголках глаз моего ангела-хранителя притаилась улыбка.
— Тебе всё можно.
Заднее сиденье такси казалось неуютно большим и глубоким, я провалилась в него, почти затерявшись, как Дюймовочка в стоге сена. Александра ехала рядом с водителем, пристёгнутая, контролируя всё, защищая меня, держа руку на пульсе... и на моём сердце. Глядя на неё со своего места, я любила её до беспомощности, до щекотной лёгкости под коленями. До окрыляющей тоски и желания написать что-то глупое и восторженное.
Дождь лил, освежая дворы и улицы, умывая кроны деревьев и делая зелёное ещё зеленее. Где мне взять такие крылья, чтобы поставить свою подпись на облаках: "Да, это я!"? Ведь сидя в самолёте, этого нельзя было сделать.
Дверца открылась.
— Лёнь, мы приехали.
Кажется, я задремала — словно проколола пространство-время, очутившись в нашем дворе. Наша общая сумка была уже на плече Александры, а сама она, открыв дверцу с моей стороны, подала мне руку. Дождь мочил её костюм, оставляя на ткани всё больше тёмных точек.
Вот мы и дома. Я сбросила туфли и босиком направилась на кухню. Едва я подошла к окну, как дождь превратился в ливень — захлестал по стеклу, накрыв город серой пеленой.
— Ух, как разошёлся... — Родные руки легли на мои плечи. — Устала?
Меня окутало тепло, и я, закрыв глаза, представила себя в объятиях белых сияющих крыльев.
* * *
Пока я лежала в больнице, Александра занималась поисками хирурга, который бы прооперировал артерию так, чтобы не пришлось удалять всю почку. Врач был найден, причём не без помощи бывшей подруги Александры — Елены, которая теперь жила и работала в столице. Потребовалось переслать туда сканы всех моих медицинских документов, а потом приехать на консультацию и обследование. В случае успешной операции можно было рассчитывать на то, что и давление придёт в норму.
Прилетели мы поздно вечером. Елена встретила нас в аэропорту на своей машине. Я не сразу её узнала: она сделала стрижку "каре" с удлинением впереди и осветлила волосы, что ей, впрочем, тоже шло.
