Глава сто девятнадцатая: Сумасшедшая
Прежде чем выйти разбираться с Мартыновым, захожу к врачу, который принимал роды и следит за состоянием малышки. Обычный мужчина средних лет, достаточно помятый, как на мой взгляд, и это — еще до полудня, но весьма приветливый и явно любитель поговорить. Так же, как и медсестра, сразу схватывает, что я пришла договариваться, поэтому долго не юлит и сразу выкладывает карты на стол: рассказывает, что ребенок родился без патологий, но недобирает вес, что грудного вскармливания не будет по понятным причинам, что девочке, конечно же, было бы лучше если бы было вот то, то и это.
Я слушаю, киваю, уже зная, чем закончится этот монолог.
— Совершенно с вами согласна, — говорю, как только образуется первая паузу. — Поэтому мама и ребенок переедут в другую больницу. Я навела справки — есть несколько подходящих медицинских центров, где о них позаботятся.
Мужчина выглядит озадаченным.
— Надеюсь, вы понимаете, что они не могут находится… здесь, — обвожу взглядом немного потрепанный кабинет, но куда более прилично выглядящий, чем палаты. — Не примите на свой счет — я прекрасно понимаю, что государство так себе заботится о своем имуществе.
Его возражения перекрываю вежливой просьбой подготовить все документы на выписку и маленьким «презентом», который без стыда кладу прямо на стол в открытке.
Пришлось научиться решать вопросы «не красиво, но быстро».
Когда выхожу, взглядом ищу кофейный автомат — кажется, здесь был такой.
Кофе из него — паршивый, но утром я толком не сделала и глотка, а после всех этих разговоров мне не помешает немного «взбодриться». Даже поганый кофе справится с этой задачей.
Я нарочно не кладу сахар, хоть несладкий кофе, на мой личный вкус, это одна горькота.
Но сейчас именно это и нужно.
Прежде чем пройти последний разговор, который — можно не сомневаться — приятным не будет.
По коридору иду медленно, глотая невкусную, но крепко бьющую по мозгам лабуду.
Нарочно притормаживаю у самого выхода.
Мартынов никуда не денется — будет ждать хоть до второго пришествия.
И пусть ждет.
Я честно, ради себя, пытаюсь понять, что именно почувствовала в тот момент, когда увидела мужчину, в иллюзорной любви к которому провела немало месяцев. По которому даже лила слезы, которого представляла своим спутником на всю жизнь.
Пытаюсь вспомнить те чувства… и ничего.
Вообще.
Так что, когда выхожу на улицу и иду к нему, стоящему внизу крыльца с таким же стаканчиком кофе, что и у меня, улыбаюсь от души.
Не ему, самой собой — огромному облегчению внутри себя.
Андрей резво поворачивается, когда слышит шаги. Еще пара метров между нами, а он уже пристально изучает меня сверху-вниз и снизу-вверх, сканируя взглядом, будто штрих-код. Что он там пытается высмотреть? Чувства к нему?
Нарочно чуть-чуть замедляю шаг, даю ему в полной мере «насладиться» зрелищем моего тотального и абсолютного безразличия.
— Надеюсь, если тебе не хватило совести и порядочности самому оставить женщину, к которой у тебя явно больная тяга, то точно хватит ума сделать это сейчас, — начинаю без вступления. — Потому что, если ты этого не сделаешь, я лично суну твои яйца в морозилку, а потом превращу их в стружку для собачьего корма.
Андрей сосредоточенно выплевывает обратно в стаканчик глоток кофе, который так и не смог сделать, а потом выливает все это под ближайшее дерево. Комкает картонную тару до состояния маленького бумажного шарика, швыряет в урну.
— Привет, Лисица, — говорит с натянутой вежливой улыбкой. — Хорошо выглядишь.
— Я не собираюсь вести с тобой разговоры о моем внешнем виде, трепаться «за жизнь» и мило болтать, как будто мы старые добрые друзья. Серьезно, Мартынов, не трать время.
— Я говорил ей, что мне этот ребенок на хер не нужен, — выдает с неожиданной злостью. — Что я не хочу становится отцом, что мне не нужен ребенок от женщины, которой… никогда не должно было случиться в моей жизни! Я предлагал ей сделать аборт. Давал денег. Но она тупо меня наебала! Сказала, что сделала, а потом, когда срок был слишком большим, высказала всю правду: теперь, Андрей, ты никуда от меня не денешься, будем мы счастливой семьей, воспитаем дитятко — и пиздец.
Я вполне искренне киваю — это действительно хрень.
Никогда не понимала женщин, пытающихся удержать мужчину ребенком.
Общие дети — они ведь должны быть от взаимной любви, а не гирей на глотке.
Женщина, которая использует ребенка, никогда не станет хорошей матерью. А мужчина, которого она вот такими махинациями посадить на цепь семейной жизни, тем более никогда не станет ни хорошим отцом, ни, тем более, мужем.
— Лисица, я клянусь, что никогда даже в мыслях не собирался ввязываться в это дерьмо надолго! — губы Андрея слегка бледнеют. — Просто… как-то все…
Он нервно проводит пятерней по волосам.
Проглатываю приступ отвращения.
Ума не приложу, что я вообще в нем нашла?
— Мартынов, мне…
— Уже не Март? — с горечью перебивает он.
— Уже давно не Март, а Мартовский заяц.
— Не знал, что ты можешь быть такой бессердечной.
Я с улыбкой пожимаю плечами.
— Алиса, ты была нужна мне, — продолжает гнуть Мартынов. — Только поэтому я творил всю эту дичь. Поэтому был с ней — тогда бы был хоть какой-то шанс с тобой увидеться даже случайно, даже на минуту.
— У нее есть имя — Таня.
— Да мне насрать!
— Никто не сомневался, что Андрею Мартынову насрать на всех, в особенности, на отработанный материал, — все же не могу удержаться от злой иронии.
— Лисица…
Он делает шаг ко мне, и я синхронно отодвигаюсь назад.
— Не надо, Мартынов. Стой, где стоишь. Не хочу даже дышать с тобой одним воздухом. И, если тебе не сложно, постарайся перестать думать яичками и включи голову. Хотя бы ту ее часть, которая отвечает за слух.
Мартынов тяжело вздыхает, снова лезет ладонью в волосы, с каким-то нервным остервенением ерошит их пятерней.
— Оставь Таню в покое.
— Я ее и не трогал!
— Наличие у нее ребенка от тебя как бы намекает, что ты, Мартынов, как всегда… гммм… — проглатываю крепкое словечко и улыбку, потому что вдруг доходит, как много всего я «нахваталась» от своего злого татуированного зверюги. — В общем, ты просто снова врешь. Ты вообще хоть раз, хоть одной своей женщине говорил правду? Хотя бы пытался? Хотя бы месяц хранил верность хоть одной из нас.
Мне противно и горько, что какое-то время я тоже была частью этого безликого «мы». Причем абсолютно добровольно.
— Я всегда тебя любил, Лисица, — уже как-то обреченно говорит Андрей. — Сначала думал, что ты так — просто транзит: с тобой было весело, интересно, ты всегда привлекала внимание, была умной и ничего от меня не хотела. Я подумал, что эти встречи могут скрасить досуг — и твой, и мой.
— Жаль, что прежде чем сделать меня частью своего досуга, ты не посвятил в эти планы меня, — не могу промолчать в ответ.
— Ты мне!..
Я вижу, что он, ожидаемо, как и год назад, собирается ткнуть меня в измену.
Но замолкает, потому что я щурюсь, всем видом давая понять, что, если он только попробует заикнуться на эту тему — будет очень-очень больно. Не мне — ему.
— Она сама ко мне лезет, — снова бубнит Мартынов.
— Господи, детский сад! — Зла уже на эту хрень не хватает. — Маленькая женщина затерроризировала взрослого мужика, прямо навела на него порчу, отказать ей не может, дверь не открыть не получается, номер заблокировать вера не велит.
— Она приезжала ко мне на работу, караулила под офисом, под домом, вышла на всех моих… — Андрей трясет головой и потом как-то затравленно поднимает взгляд в сторону красного кирпичного здания роддома. — Ты не представляешь, что она мне устроила, Лисица.
Ну почему же, представить я как раз могу. За Виноградовым Танян тоже любила «последить», и иногда мне приходилось ее притормаживать. Хотя тогда я особо не обращала внимания на эту блажь.
