и мечтаю, и были против. А теперь согласились. Знаешь почему?
Я приподнял брови, ожидая.
— Потому что поняли, так нас проще всего разлучить. Им плевать на мои мечты. Не узнай они, что мы вместе, ничего этого бы не было!
— Адель… — я пододвинул ее к себе, обнимая.
— Но хуже всего даже не это, — расплакалась она, вытирая кончик мокрого носа о мою шею. — Хуже всего то, что я действительно хочу поехать.
Вот оно, то самое признание, которого я подсознательно ждал, хотя и до смерти боялся. Учебный год закончился, и будущее уже нависло над нашими головами, с каждым днем все сильнее придавливая к земле и вынуждая делать тот самый выбор. Просить Адель остаться — своими руками лишить ее возможности жить так, как ей хочется. А разве не свободу я сам ценил больше всего в жизни, каждый раз отказываясь от предложений Севера? Поехать за ней в Париж — добровольно надеть наручники на себя. Иностранные языки мне давались плохо. Какую жизнь я смогу ей там предложить, заранее зная, что буду не в состоянии даже элементарно нас обеспечить?
И я ответил:
— Думаю, ты уже приняла решение. — Адель всхлипнула. — А я принимаю твое.
— Но мы же справимся, правда, Тони? У нас же выйдет?
— Конечно справимся! — заверил я, понимая, что у нас не будет ни единого шанса. Судя по слезам, что Адель лила на мою майку, она это тоже прекрасно понимала.
С тех пор, с отъезда Адель прошло три недели. Город, о котором она столько лет мечтала, принял ее с распростертыми объятьями. Вот на одном из фото она трудится с другими учениками в мастерской. Рядом портняжный манекен, на его шее сантиметровая лента. Адель улыбается в камеру. Она счастлива.
Следующее фото на занятиях в классе. На столах разложены тетради и учебники. А позади какой-то тощий француз. Его волосы завиваются, словно он все утро провел на пляже, на руках куча браслетов, а на шее какая-то дрянь, похожая на подвешенную на шнурок улитку. Вряд ли стоило к нему ревновать, но каждый раз, когда бы я не открывал это фото, мне хотелось кого-нибудь хорошенько отделать. Но я честно старался гнать эти мысли прочь.
«Надо поговорить, — прошло сообщение от Севера. — Я собираюсь выкинуть самую безумную вещь в своей жизни и хочу, чтобы ты сказал мне, что я поступаю правильно».
«Ты поступаешь правильно!» — написал я.
«Ты даже не выслушал!»
Я усмехнулся и собрался набрать его номер, но телефон зазвонил раньше.
— Уваров Антон Андреевич? — спросил незнакомый голос.
— Да, это я.
Поправив очки, я приоткрыл калитку дома.
— Я звоню из клиники по поводу вашей записи. Первый прием назначен на вторник. Вам удобно?
— Подождите. Это какая-то ошибка. Пару недель назад я оказался от операции. У вас устаревшие данные.
— Нет, — судя по звуку полистав страницы, ответила девушка. — Вчера пришло подтверждение оплаты. В полном объёме.
«Северов, чтоб тебя!» — едва ли не вырвалось из меня слово покрепче.
«Хочу, чтобы ты сказал мне, что я поступаю правильно».
«Сейчас я тебе все скажу!» — подумал я и попросил администратора повисеть на линии.
В трубке раздались гудки, а потом привычное недовольное «Да» Севера. Но что-то сказать я ему не дал.
— Слушай, мы с тобой нормально по-мужски договаривались, так какого хрена мне звонят из больницы? — разозлился я. — Я просил тебя не лезть?
— Тон, ты че пьяный?
— Я говорил, чтобы ты угомонился? Мне не нужны твои деньги.
— Иди проспись, ладно? А завтра поговорим.
И он положил трубку, автоматом перебросив меня на другой звонок.
— Могу я узнать фамилию оплатившего? — попросил я у все еще ожидающего администратора.
— Да, конечно, одну минуту.
К этому моменту я уже пересек задний двор и, открыл дверь. Стянул кроссовки, прижимая носками пятку, а очки бросил на трюмо.
Из кухни пахло чем-то горелым.
— Мам, — позвал я, потому что на нее это было катастрофически не похоже, зашёл на кухню и замер.
— Молодой человек, — раздался из телефона голос, но я уже ничего не слышал.
— Адель... — произнесли мы одновременно со специалистом клиники.
— Имя оплатившего — Адель Шульман.
Она стояла рядом с мамой, в одном из её фартуков, собрав длинные волосы в пучок на макушке. Одна щека вымазана в муке, а выбившаяся прядь прилипла к шее. Мы замерли, глядя друг на друга.
— О, вот и Антон, — обернулась мама, и полотенцем стёрла с лица Адель белое пятно. — Милый, а ты в курсе, что твоя девушка совершенно не умеет готовить?
Я ошарашенно покачал головой. Хотя прекрасно знал, что еще месяц назад она даже газ зажечь была не в состоянии.
— Что ты здесь делаешь?
Быстро сообразив, что к чему, мама заспешила в магазин, утащив с собой Полину, которая, услышав мой голос, тут же выскочила из комнаты, намереваясь в разговоре поучаствовать. Я закрыл за ними дверь и прислонился к ней спиной.
— Разве ты не должна сейчас быть в Париже?
— Я забрала оплату, — тихо ответила Адель, каждым словом все глубже врываясь в мое сердце.
— А как же подготовка к неделе моды? Разве ты не должна быть там?
— Ты, наверное, забыл, — непривычно ответила она. — Если Аделия Шульман что-то решила, ничто в этом мире не сможет ее остановить. «Там» мне больше не подходит. Потому что «там» нет тебя.
Я замер, не в состоянии поверить в случившееся.
— Знаешь, говорят, некоторые смотрят на мир сквозь розовые очки. Так вот, Уваров, ты смотришь сквозь черные. Причем, не только буквально. — Она подошла ближе и, обвив руки вокруг моей шеи, заглянула в глаза. А потом прошептала: — Я решила, что пора с этим заканчивать.
За всю свою жизнь я любила
