В бледно-голубом струящемся платье, которое ей невероятно шло. С перекинутыми на одно плечо волосами, которые прикрывали оставленные собакой царапины и частично прятали бинт. Конечно, она не сделала никакой другой причёски потому, что одной рукой даже расчесаться проблематично, не говоря уж о чём-то ещё. Но такая незамысловатая небрежность придавала ей на редкость домашний вид. Уютный и доверчивый. Создающий впечатление, будто её присутствие в этом доме и за этим столом — самая что ни на есть обычная и естественная вещь.
Феликс тряхнул головой, отгоняя наваждение, и наконец оторвался от созерцания девчонки. Девушка, женщина… Нечего было и думать о Зеленцовой в таком плане. Он не стал бы заводить с ней роман, даже если бы она не испытывала к нему ненависти и была не против.
У него есть воспоминания для души и Римма для тела, и этого вполне достаточно. А от таких, как Зеленцова, могут быть одни только проблемы. Она слишком молода для краткосрочных связей, у таких все чувства ещё всерьёз и с полной самоотдачей. Так пару недель развлечёшься, а потом не оберёшься хлопот…
— Тебя что, не покормили? — заметив, что молчание затянулось, осведомился Феликс.
— Я поздно обедала. Снова проголодалась только сейчас, — с самым что ни на есть невинным видом отозвалась Зеленцова. Только напряжённый выжидающий взгляд выдавал, что у неожиданного желания совместно отужинать есть какая-то вполне определённая цель. Чему-чему, а актёрскому мастерству ей ещё стоило поучиться.
— Садись, — кивнул Ветров.
Девчонка сосредоточенно наблюдала, как горничная расставляет для неё приборы. Потом так же сосредоточенно принялась есть. Она явно не знала, с чего начать разговор, но Феликс не собирался ей в этом помогать — если уж она решила затеять какую-то свою игру, пусть справляется самостоятельно.
— Как вы рассказали обо мне своей любовнице? — наконец поинтересовалась Зеленцова, и он едва не подавился, опешив от выбранной ею темы. — Представили родственницей из провинции, которая неожиданно свалилась на голову?
— С чего ты взяла, что я кому-то о тебе рассказывал? — в свою очередь полюбопытствовал он.
Зеленцова внезапно смутилась, чем удивила его ещё больше.
— Догадалась… По некоторым деталям гардероба. Разве я не права? — несомненно, она считала нападение лучшим способом избежать нежеланных расспросов. Феликс решил в этот раз её не разочаровывать.
— Права. Но мне не нужно было ничего объяснять. Римма не любопытна и не ревнива.
Девчонка фыркнула, явно не поверив.
— Что, тоже запрограммированная?
— Что? — он искренне не понял.
— Ну, что вы там делаете со своими приближёнными, что они не просто подчиняются любому безумию, но и расхваливают вас на все лады?
Он усмехнулся, различив в голосе Зеленцовой досаду. Всё же он напрасно не узнал в деталях, чем она занималась целый день. Похоже, времени зря не теряла. Неужели рассчитывала найти в его доме сочувствующего, который поможет ей сбежать?
— Я всего лишь люблю помогать людям, — серьёзно сообщил он, в душе искренне забавляясь реакцией Зеленцовой. — Иногда это бывает крайне полезно. Например, когда встречаешь парнишку, недавно вернувшегося из Чечни и умеющего только воевать. Учиться чему-то ещё нет времени, потому что молодая жена, с которой успели расписаться перед армией, уже год как родила и уже успела устать от нищенского существования в ожидании мужа, и теперь хочет от него заботы и стабильных денег. И вот он устраивается вышибалой в дешёвую забегаловку, а днём подрабатывает сторожем в магазине и уже начинает дуреть от этой беспросветности. Так вот, когда встречаешь такого парнишку, будет великодушно предложить ему непыльную высокооплачиваемую работу. Или когда видишь глупую девицу из ближнего зарубежья, которая подалась в столицу нашей родины в поисках нормальной работы, чтобы содержать оставшихся дома ребёнка и мать, а её сцапали прямо на вокзале, избили, чтобы сразу понимала, кто руководит ситуацией, отобрали документы и поставили на трассу. Такие неприятности, знаешь, часто случаются с глупыми девицами, особенно если у них не наблюдается родни под боком. Но решить её проблему и предложить пусть немного пыльную, но тоже высокооплачиваемую работу будет опять-таки великодушно. И вот такие люди не предадут. Они остаются рядом не из страха и не только ради денег, а ещё потому, что, — Феликс состроил крайне серьёзное и растроганное лицо и проникновенно завершил: — хозяин очень, очень добрый и хороший.
Зеленцова несколько раз хлопнула глазами, переваривая его тираду. Губы чуть дрогнули, словно она не могла решить, ужасает её подобный цинизм или вызывает невольное восхищение своей практичностью.
— Вы ужасный человек, — наконец ошарашенно выдохнула она, но из-за промелькнувшей улыбки получилось совсем беззлобно и неубедительно.
— Звучит как тост, — он улыбнулся в ответ и отсалютовал девчонке бокалом.
Но та уже снова стала серьёзной.
— А папа? Как он стал у вас работать?
Вопрос его удивил. Ему казалось, что рвение, с которым Зеленцова стремилась не оставить смерть отца безнаказанной, должно говорить о более-менее доверительных и душевных отношениях между ними. Но вот оказывается, что она не знает о собственном родителе элементарных вещей.
— Если помнишь, лет десять назад твоей бабушке нужна была сложная операция на сердце. И если помнишь, она состоялась. В хорошей немецкой клинике, с последующим реабилитационным периодом…
— Вы дали папе деньги в долг? А потом предложили отработать? Знали, что папа тоже будет благодарен и не сможет потом уйти?
Феликс глубоко вздохнул. Едва речь зашла о семье, и девчонка снова нахохлилась, приготовилась за что-то сражаться.
— Инга, если ты не поняла, я никого из сотрудников не удерживаю силой. Ни под каким видом. И твоего отца тоже всё устраивало… Что, хочешь обвинить меня в своём безбедном детстве?
Девчонка явно закипала и была уже готова выйти из себя, но на его последней фразе вдруг грустно усмехнулась, мигом утрачивая весь запал.
— Знаете, счастливее всего мы жили, когда у нас ещё ничего не было, — задумчиво, словно обращаясь к самой себе, проговорила она. — Родители покупали сто грамм ирисок на троих, и мы делили их поровну. Мне даже в детстве не нравились эти конфеты — тягучие, слишком сладкие, липнущие к зубам. Но я так любила те дни, когда мы просто гуляли по парку с пакетом этих несчастных ирисок. В этом было что-то… Не знаю. Но больше у меня никогда не было похожего ощущения счастья… Ещё мы каждое лето ездили в Крым к маминой подруге. Она вышла замуж за южанина и всегда звала нас к себе на лето. У них было тесно, родителям стелили в проходном зале, а мне — на маленькой веранде. Там помещался только чайный столик и складное кресло, но там было так много света, и всегда пахло цветами… По утрам мы накладывали целую корзинку фруктов из сада тёти Оли и шли к морю. На набережной торговали всякой всячиной. Пирожками, лимонадом, мороженым… Мне хотелось всего, но родители всегда говорили: «В воскресенье купим». И я ждала этих воскресений, и это всегда был праздник… Иногда тётя Оля тайком подсовывала мне какое-нибудь лакомство и в другие дни. Это было нашей тайной. Мама улыбалась и делала вид, что ничего не видит… Мы много смеялись. Не помню уже, из-за чего, но никогда потом нам не бывало так весело…
Девчонка замолчала, и Феликс неожиданно для себя ощутил неловкость. Это слишком личное, дорогое для Зеленцовой признание явно сорвалось у неё случайно, под влиянием момента. И теперь он чувствовал себя так, будто подсматривал за чужой жизнью. И самое неприятное, что ему было интересно. Наверное, надо было замять эту тему, но вместо этого он, потакая собственному любопытству, осторожно спросил:
— А потом? Когда Арсений начал зарабатывать, вы больше туда не ездили?
— Тётя Оля умерла, когда мне было семь лет. Там была какая-то страшная история… Странно, но я совсем не помню. Хотя мы как раз там были. Папа никогда не рассказывал мне подробностей, говорил: раз забыла — значит, так и надо, защитная реакция.
