Он потянулся ко мне, но я перехватила его запястья.
— Шон, ты сказал год. Дай нам год пожить вместе и не заводи больше разговоров о детях, договорились? У нас их и так слишком много вокруг, не находишь?
— Нахожу… Только я устал быть дядей Шоном.
Он вернулся на подушку и натянул одеяло по самый нос. Я понимала его состояние. Он дошел до точки невозврата, но я пока не чувствовала, что устала быть Мисс Ланой. Даже когда мое имя произносят с ирландским или британским выговором. Шон, с таким опытом и настроем, точно будет замечательным отцом, если, конечно, родить ему дочерей, но буду ли я хорошей мамой, а для начала — хорошей женой — этот вопрос я для себя пока не решила. Я вторую неделю барахтаюсь в болоте и не вижу кочки, на которую можно выбраться, чтобы обсохнуть от чужих соплей. Такого богатого на знакомства месяца у меня за всю жизнь не было! Хотя самое страшное все же ждет меня в Питере — представить Шона родителям. Может, я все же сумею его отговорить… Только не сейчас, когда он раскачивает перед моими глазами клубничку, точно маятник.
— Это самая большая на клубничной ферме.
— Шон, я больше не могу… Честно. Я, кажется, в наглую съела целую грядку. Убери клубнику! — я отвела его руку. — Хочешь, чтобы меня снова начало тошнить? — Хотела пошутить я, да не тут-то было!
— Да, — ответил он, не задумываясь, развернув меня к себе лицом. — Тогда я смогу сказать, что кормлю не тебя. Я не сам ее нашел, мне дала ее фейри и сказала — для твоей невесты. Слышишь? Я теперь обязан скормить тебе целое поле…
— Элайза набрала корзину или ей нужна помощь?
Я следила за белой шапочкой с красным цветочком, который двигался между зеленых кустов.
— Помощь нужна мне, чтобы разжать тебе зубы… Съешь ягодку, ну пожалуйста.
Пришлось съесть. Хорошо еще он не сказал «абракадабра»… Только поцеловал, и тут же по-воровски обернулся к полю. Джеймс ушел за дальние кусты собирать малину. Мне бы их терпение и закалку. Летний ветерок такой, что капюшон постоянно слетает, а солнце слепит глаза — ничего не видать.
— Английская клубника вкуснее ирландской, — сказала я не для того, чтобы обидеть, а констатируя факт. Я обежала все грядки для дегустации, и каждый следующий сорт был слаще предыдущего. Обалдеть! И я даже отыскала нечто напоминающее «ананасную» сдачи.
— Только Мойре не говори такое, — видно, все же обиделся Шон.
— Я замерзла. Зови детей…
— Как же мне нравится эта фраза в твоих устах, — улыбнулся Шон и только усилил на моей талии хватку. — Ну, неужели не хочется таких же, но своих?
— Не сейчас…
— Так сразу они такими и не будут. Только через девять и пять лет. Когда у тебя день рождения?
— В октябре… Седьмого числа.
— А у меня девятого в ноябре. Лана, мы почти отмотали еще один год. Подумай…
— Шон, мы договорились не говорить о детях целый год. О моих детях. О Джеймсе можешь говорить, сколько твоей душе угодно.
— Договорились. Ты же совсем замерзла! — Он накинул мне на голову капюшон и застегнул верхнюю кнопку, чтобы тот не слетел. — Что ж станет с тобой зимой?!
— Ты будешь меня греть, — ответила я без задней мысли, но у Шона, похоже, других не осталось.
— От этого дети получаются.
— Ты будешь греть осторожно. Пошли… — Я уже ступила на грядку, когда поняла, что должна поймать удачу за хвост именно сейчас. — Шон, я хотела бы поговорить с тобой про Россию. Тебе лучше не ехать. Не добавляй моим родителям лишнего стресса.
С его лица сошла улыбка.
— Ты снова? Слышала, что Джордж сказал про неделю без жены? Я с ним полностью согласен. Я еду с тобой, и это не обсуждается.
— Я никуда не еду. Я просто скажу им, что у меня серьезные отношения с одним ирландским профессором, и я поживу пока в Корке. Когда у нас станет совсем серьезно, родители приедут к нам. Меня же кто-то должен вести к алтарю. У меня уже была свадьба без родителей. Если я решу выйти замуж второй раз, то хочу сделать все по правилам.
— По правилам я должен сначала познакомиться с твоими родителями.
— Через год, ладно?
— Ты целый год не поедешь в Россию? Лана, это ненормально. Чего ты боишься? Я не боюсь ехать с тобой.
— Ну что ты там будешь делать? Они по-английски не говорят. Ты не представляешь, какой это был ужас, когда я пригласила их в гости к Полу Доналу.
— Я выучу пару слов и возьму с собой волынку, чтобы произвести на них впечатление.
— И на соседей.
— Само собой разумеется. Лана, ты от меня не отделаешься. Даже не надейся.
— В Санкт-Петербурге ирландские пабы имеются, чтобы поиграть…
— Только при условии, что там настоящее ирландское пиво.
— Ну, этого обещать не могу…
Шон сжал мою руку и поднес к губам.
— Без пива я проживу. Ты видела, сколько я уже не пил, — Я кивнула, хотя не считала дни. — А без тебя не проживу и дня. У меня теперь две зависимости — шоколад и ты. И я не знаю, которая хуже… — Я не нашла, что вставить в паузу. — Наверное, вторая. Первое можно купить в лавке сладостей.
— Шон, дети ждут…
Он еще крепче сжал мою руку, но больше ничего не добавил. Время убегало — я безжалостно крала его у Джеймса. Мы забрали у детей полные корзины ягод и пошли в амбарчик, чтобы их взвесили. Цены бешеные — одна надежда, что с поля мы съели по меньшей мере столько же, сколько забирали с собой. Карен уже ждала нас с обедом, который ели в молчании. Дети не хотели нас отпускать, но взрослые не позволили им заикнуться про недовольство, которое читалось в понурых лицах. Я проклинала купленный билет, хотя умом понимала, что и завтра, и послезавтра ничего не изменится. Надо уезжать, надеясь на встречу.
Шон вышел с Джеймсом во дворик к загону. Я не хотела знать, о чем говорят отец с сыном. Я даже не хотела смотреть в окно, потому поднялась наверх собрать вещи. Да, в рюкзак может уместиться все, кроме сердца, даже когда сложно удержать его в груди.
Путь до Лондона оказался куда длиннее пути из него. Мы не говорили. Веки Шона дрожали, и я бы дорого отдала сейчас за умение водить на трассе машину с правым рулем. Кто сказал, что гордость — это грех? Надо гордиться, что из миллиона шанс встретить подобного человека выпал именно тебе. Только отчего эта встреча не произошла раньше. До всего того, что я успела наворотить и что искалечило мою душу настолько, что я забыла, что такое любить. Почему он не дал мне неделю понять, что мне без его любви плохо? Потому что он не верит, что мне нужен. Тот, кто сказал, что любить — это отдавать, не пережил того, что выпало на долю Шона Мура. Он устал просто отдавать, теперь он будет зубами выгрызать ответную любовь. А, может, это не так и плохо? Может, он научит меня, как полюбить его в ответ?
На подъезде к Лондону Шон позвонил Джорджу и сказал, что мы не зайдем, потому что спешим в аэропорт. Спасибо, мистер Мур! Мне эта встреча так же тяжела, как и тебе. Может, я ревную к Каре?
Мы попрощались на улице, ограничившись рукопожатием.
— В любое время, когда будете в Лондоне, звоните, — сказал мистер Вилтон, и по его вечно-бесстрастному голосу не понять было, желает ли он видеть Шона до января или же нет.
За поездку в метро мы съели три шоколадки. Не так много. Нервов было потрачено намного больше. Почти все вещи Шона влезли в мой чемодан. В его рюкзак я запихнула мольберт, чтобы избавиться от ручной клади. Для полета нам нужны лишь паспорта и крепкое рукопожатие. Ни свет ни заря мы еще раз осмотрелись в квартирке, закрыли дверь и опустили ключ в почтовый ящик. Мусорный контейнер на дороге я на этот раз заметила и выбросила в него все упаковки от съеденного шоколада. Автобус пришел минута в минуту, как настоящий английский джентльмен. Поезд в аэропорт отправился с вокзала тоже вовремя. Авиакомпания была американской и задержала рейс, но для нас это уже не имело значения. У нас была еще одна шоколадка.
— О чем мы будем говорить с тобой десять часов?
— Говорить? — я попыталась улыбнуться. — Я собираюсь проспать весь полет, просыпаясь только на еду. Что ты так на меня смотришь? Ты предлагаешь мне провести с тобой всю жизнь и боишься оказаться со мной в замкнутом пространстве на каких-то десять часов?
