Глава 5
Елизавета Борисовна – так звали Сашину маму – как будто и в самом деле нисколько не удивилась тому, что в ее квартире появилась незнакомая девочка с худеньким перепачканным личиком, одетая в грязное пальтишко. Как только Ася сняла пальто и ботинки, ей сразу же вручили пушистое розовое полотенце и отправили в ванную умываться.
В просторном помещении, сияющем чистотой, никелированными кранами и темно-синим с искорками кафелем, она долго рассматривала флаконы с шампунями и пеной для ванны, яркие баночки и тубы с кремами для рук и лица, причудливые стеклянные пузырьки с туалетной водой, которыми были уставлены полка над раковиной и открытый треугольный шкафчик над ванной. Все это казалось диковинным: Ася давно привыкла к тому, что даже скромный болгарский шампунь фирмы «Арома» в последние годы, ознаменовавшиеся повальным дефицитом, отыскать в магазинах было делом трудным и малореальным.
Потом в большой кухне за круглым изящным столиком с узорной стеклянной столешницей Асю поили чаем с заморскими шоколадными конфетами. Каждая конфетка была завернута в золотистую с синими крапинками обертку и уложена в уютное гнездышко в нарядной коробке в форме сердца. На крышке коробки красовалось изображение невиданных экзотических цветов, фруктов и витиеватая надпись на чужом языке. Кухня, как и ванная, была большая, красивая и чистенькая, сверкала новеньким розовым кафелем и того же оттенка пластиком многочисленных шкафчиков и тумбочек. Широкий подоконник был уставлен керамическими горшками с буйно цветущими бледно-розовыми и сиреневыми фиалками.
Елизавета Борисовна, белокурая ухоженная дама лет сорока пяти, одетая в халат из струящегося зеленого с разводами атласа, расспрашивала гостью о родителях, бабушке, школьных учителях. Сашина мама держалась просто, приветливо и ласково, но Ася, подавленная окружавшим ее великолепием незнакомой обстановки, отвечала односложно и иногда невпопад. Допив свой чай и съев две конфетки, она принялась ерзать на стуле и искать глазами часы. Часы были прямо у нее за спиной, висели на стене над высоким белоснежным холодильником, на дверце которого замерла большая бабочка с яркими розово-оранжевыми, с перламутром, крылышками.
– Ой, десятый час уже, меня мама ждет, – заволновалась Ася. – Спасибо вам, Елизавета Борисовна, за чай. Мне пора.
Шумно отодвинув стул, она поднялась и двинулась к выходу из кухни. Задела локтем бабочку и с минуту испуганно стояла над ней, следя завороженно, как дрожат ее тонкие пружинистые усики и трепещут легкие, почти невесомые крылышки. Не удержавшись, прошептала:
– Какая красивая! Будто живая!
Пальто, очищенное от подсохшей грязи, уже висело на вешалке в прихожей. Елизавета Борисовна тепло попрощалась с Асей, предложила запросто заходить к ним в гости в любое время.
Саша проводил ее до подъезда, а потом, когда девочка кивнула ему и собралась уже нырнуть внутрь, за обшарпанную подъездную дверь, тоскуя о том, что их нечаянная встреча так быстро закончилась, предложил сходить вместе на концерт «Наутилуса», который состоится в грядущую субботу. Ася, не поверившая сначала своим ушам, с радостью согласилась.
Почти до двух часов ночи она не могла заснуть. Лежала, глядя в высокий темный потолок, по которому пролегла узкая дорожка дрожащего света, льющегося из неплотно зашторенного окна, и вспоминала сегодняшний, а точнее уже вчерашний, вечер, вначале казавшийся чудовищным, а потом так счастливо завершившийся. Еще утром Ася и мечтать не могла о том, чтобы Саша Майер, серьезный мальчик из десятого «А», где училось так много совсем взрослых, интересных и красивых девчонок, обратил на нее внимание. И не только обратил, но и познакомил с мамой, а потом проводил домой. И даже предложил пойти вместе на концерт. Ощущая какую-то сумасшедшую, отчаянную радость, трепещущую в ее груди, как растревоженная бабочка на белой дверце холодильника, Ася улыбалась в темноте, пытаясь вызвать в памяти Сашин образ. Серые, как пасмурное зимнее небо, глаза, по-девичьи длинные ресницы и забавная крошечная морщинка над верхней губой, появлявшаяся тогда, когда его лицо озарялось улыбкой. Какая же она все-таки счастливая, эта глупая и смешная девочка Ася!
После того вечера они стали встречаться. Если уроки у них заканчивались в одно и то же время, вместе шли домой. В выходные дни они бывали в кино, в театре или просто гуляли в заснеженном Таганском парке возле Покровского монастыря. Иногда Саша приглашал ее к себе домой, и они пили чай на кухне с его мамой, которая встречала девочку неизменной ласковой улыбкой, а когда Ася уходила, передавала привет ее маме и бабушке. Сашиного отца Ася не видела ни разу, он работал в каком-то министерстве и домой приходил очень поздно.
А вот к себе она ни разу Сашу не пригласила. Нет, не оттого, что стеснялась их скромного ни вид, немного обшарпанного уже жилища, где после смерти всемогущего дедушки Ольшевского ремонт делался всего один раз, да и то кое-как, на скорую руку. Впрочем, никто в семье словно и не замечал того, что квартира постепенно ветшает, обои выгорели и полиняли, керамическая плитка над ванной, того и гляди, отскочит, а потолок на кухне, потемневший от копоти, просит побелки. Никому словно и дела не было. Ни Кларе, занятой только собой, ни Роману, мечтавшему лишь о том, чтобы жена не изводила его нытьем и капризами, не мешала смотреть телевизор и пить пиво. Не видел разрухи и Асин отец, сотрудник одного из московских НИИ, посвятивший свою жизнь каким-то маловразумительным (с точки зрения его дочери) научным изысканиям и не умевший забить гвоздя в стену. Ничего не замечала ни Асина мать, довольная уже тем, что живет рядом с любимым мужчиной (а большего ей от жизни и не нужно было), ни сама Ася. До тех пор, пока не побывала дома у Саши Майера. Но в гости к себе она не звала его вовсе не из-за того, что потолок на кухне почернел, а плитка в ванной комнате вот-вот рухнет вниз и похоронит под собой старую чугунную ванну, давно утратившую глянец и снежную белизну. Нет, Ася никого к себе в гости не приглашала из-за Клары, установившей традицию, согласно которой чужая молодежь, имеющая привычку шумно резвиться и устраивать возню, не допускалась в дом.
– Ира, – говорила она невестке со страдальческим выражением, держась наманикюренными пальцами за виски, – скажи Асиным подругам, чтобы немедленно шли гулять. У меня болит голова. Вы же знаете, что я не выношу шума, от шума у меня начинается приступ мигрени! У меня стенокардия! Вы что, хотите, чтобы я умерла? Вам наплевать на меня, или вы все тупые и ничего не понимаете?
– Ну что вы, Клара Тихоновна, – оправдывалась сноха виновато, – вовсе нет, не наплевать… мы понимаем… Сейчас я скажу детям, чтобы пошли погулять.
