– Я знала Линну де Ну, – сказала жрица, закончив чтение. – Она часто заходила ко мне в магазин, чтобы купить кое-какие травы или просто полистать книги. Она много знала и, насколько мне известно, участвовала в ритуальных действах здесь, в городе. Род де Ну связан с Гаити, этим, полагаю, объяснялся ее интерес к таинствам вуду. – Она вернула рукопись Хейли. – Я помню, как она выглядела, как двигалась. Ваше описание полностью соответствует моим впечатлениям.
– Но как это могло случиться?
– Как? – Селеста рассмеялась низким грудным смехом.
Молодая женщина за соседним столиком, проследив за взглядом своего спутника, посмотрела на Селесту через плечо долгим и гораздо более враждебным взглядом, чем допускают приличия. Как и Линна, Селеста привлекала к себе внимание. В отличие от Хейли ей, похоже, это нравилось.
– У каждой религии есть свое объяснение происходящему, – продолжила Селеста. – На самом деле вы хотите знать, почему это случилось именно с вами.
– Ну, допустим. Так скажите же мне это.
– Духи лоа способны завладевать душами мужчин и женщин, потому что обладают невероятной силой. Духи умерших не так могущественны. Но в те моменты, когда ваша защита ослаблена, – например, во сне, – они способны проникать в вас и уносить в свое прошлое. Такова природа вещих снов и того, что люди называют дежа-вю, а также ночных кошмаров, которые воплощаются в реальные трагедии. Я приду завтра, освящу вашу комнату, как это сделала она, и дам вам новый защитный амулет.
– Нет! – воскликнула Хейли, но, поняв, что своим отказом может оскорбить Селесту, поспешно добавила: – Если это просто духи, которые посещают меня во сне, я хочу, чтобы они приходили и впредь.
– Я не имела в виду духи Линны и ее любовника. Меня тревожит зло, которое пыталась отвести Линна.
– Если я замечу хоть какие-то признаки того, что мне нужна помощь, тут же пошлю за вами. Но в настоящее время я… – Хейли замолчала, она не могла найти нужных слов. – Я не хочу нарушать равновесие.
– Превосходно! – сказала Селеста, беззвучно похлопав в ладоши. – Для неверующей вы обладаете удивительным пониманием. И способностью к сопереживанию. Но пообещайте мне одно: если вам вдруг покажется, что Линна решает за вас, как вам себя вести и что делать, вы не станете обольщаться, будто способны ее контролировать. Приходите ко мне, и я помогу вам.
Фрэнк принес десерт – кекс и клубнику со взбитыми сливками.
– Вы собираетесь закрасить рисунок? – спросил он Хейли.
Хейли об этом еще не думала.
– Да, – ответила за нее Селеста. – Женщина, которая его сделала, мертва. От него больше нет никакой пользы.
– Вы действительно так думаете? – спросила Хейли, после того как Фрэнк ушел.
– Не доверяйте ему, – предостерегла Селеста. – Не доверяйте никому, кто знал хоть одного из них. И никому больше не рассказывайте о своих снах. В этом городе к таким вещам относятся серьезно. И если Джозеф Морган не убивал Линну де Ну…
Она не закончила свою мысль, но Хейли и без слов слишком хорошо ее поняла.
– Теперь Фрэнк будет ждать, когда я закрашу рисунок, – заметила она.
– Защита вашей комнаты уже взломана. Рисунки сыграли свою роль. Так что давайте закрашивайте.
Ни горячий душ, ни долгая прогулка, ни два стакана вина не помогли Хейли уснуть. Простыни казались такими прохладными и гладкими, что она сбросила ночную рубашку и лежала на кровати обнаженная, уставившись в вентилятор под потолком и надеясь, что мерное вращение его лопастей наконец усыпит ее.
Отдаленные крики брата-близнеца прерывают очередной ночной кошмар девочки. Она выбирается из постели и шлепает через коридор, чтобы разбудить его. Ручку двери его спальни даже взрослые поворачивают с трудом, а трехлетнему ребенку это просто не под силу.
Крики продолжаются – ужасные крики страха и отчаяния, приглушенные толстой деревянной дверью. Девочка бежит по длинному коридору мимо комнаты для гостей и ванной – в огромную угловую комнату, где спят ее родители. Дверь распахнута настежь. Комнату освещают мерцающие язычки свечей.
Ей не разрешено вставать с постели. Домохозяйка Жаклин предупредила девочку об этом, поэтому она мнется на пороге, дрожа в своей белой хлопчатобумажной ночной рубашке и засунув в рот палец. Она не уверена, хочет ли, чтобы ее заметили, потому что, если это случится, она никогда не поймет того, что видит перед собой.
В комнате две огромные кровати, они стоят в алькове рядом. Одна – кровать ее отца. Когда он уезжает на время, Линна с братом частенько спят в ней. Та, что сейчас ближе, – кровать матери, и Линна никогда прежде не видела, чтобы она пустовала.
Но сейчас мама не в постели, а сидит в инвалидном кресле перед туалетным столиком и смотрит на себя в зеркало. На столике много свечей. Горят и свечи на прикроватной тумбочке. На маме – открытое красное шелковое платье, ее все еще полную грудь прикрывает лишь легкий газовый шарф. Неподвижные ноги укутаны одеялом. Жаклин, стоя за спиной, расчесывает ее длинные темные волосы и поет низким голосом на языке, которого Линна не знает. Хейли тоже не знает, что это за язык. В комнате витает запах корицы и шалфея. Возможно, он исходит от свечей или от тигля с маслом, который греется на одной из них.
– Вам больно, мадам? – прерывая песню, спрашивает Жаклин.
– Немного. Но от масла становится лучше.
– Тогда еще чуть-чуть, мадам, – говорит Жаклин и, зачерпнув масла, втирает его в мамины ладони и ступни.
Линна слышит шаги на лестнице и, воспользовавшись тем, что внимание мамы и Жаклин отвлечено, проскальзывает в комнату. Она прячется в тени между необъятным гардеробом и стеной, тщательно загораживаясь большой плетеной корзиной.
Когда ее найдут, непременно накажут, но она обязательно должна увидеть, что здесь происходит.
Анри де Ну – огромный мужчина, его фигура заполняет собой весь дверной проем. На нем коричневый домашний халат, из-под которого виднеются голые ноги.
– Джоанна! – тихо окликает он.
Жаклин поворачивает кресло так, чтобы мама оказалась лицом к нему. Он подходит, не обращая внимания на чернокожую служанку, которая молча стоит за спинкой кресла.
– Любовь моя, – шепчет он. – Ты прекрасна, как всегда. – Он целует ее, и легкость его прикосновения странно не вяжется со страстью, которая слышится в голосе, – словно он боится прижаться к ней, чтобы не сделать больно.
Линна никогда не прикасается к маме, во всяком случае, с тех пор, как год назад произошел несчастный случай.
Мама вздрагивает и шепчет:
– Прости. Я так хочу тебя…
Словно по сигналу, услышав эти слова, Жаклин подкатывает кресло к краю кровати отца Линны, откидывает покрывало. Из своего укрытия Линна видит, как отец останавливается рядом и расстегивает единственную заколку в маминых волосах. Жаклин развязывает пояс на его халате и садится на край кровати. Ее руки скользят по животу Анри. Его пенис становится твердым, Жаклин наклоняется и, прежде чем обхватить его губами, целует.
