проявила настоящий героизм. Она раздобыла новый фальшивый паспорт, в котором были записаны трое детей, так что мы могли теперь лететь с ней. В глубокой тайне она собрала вещи и договорилась, что нас отвезут прямо в аэропорт.
В то апрельское утро 1978 года бабушка разбудила нас очень рано – сероватые лучи солнца только-только начали пробиваться сквозь ставни. Вместо привычной школьной формы нас нарядили в красивые платья. Старший пасынок Кхадиджи, чей гараж был напротив, подъехал к дому и быстро затолкал нас в черную машину. Бабушка не поехала с нами. Когда спустя довольно долгое время мы высыпали из автомобиля, мама указала на огромную железную трубу с плоскими крыльями и сказала: «Это самолет. Мы полетим на нем».
Никогда раньше мы не видели самолетов так близко. Только издалека, во время парада в честь Дня независимости, когда они проносились над городом, изрыгая белый дым. Мы завизжали и стали носиться, размахивая руками, – нам так не терпелось подняться в воздух, мы даже думали, что полетим как птицы. Но маме и без нас хватало забот – у нее был фальшивый паспорт, а служащие в аэропорту дотошно опрашивали пассажиров. Она покачала головой, положила ладони нам на макушки и велела молчать.
Но мы не могли долго вести себя смирно. В детстве мы почти никуда не выбирались, ни разу не были на экскурсии, а тут наконец-то такое захватывающее приключение. Оказавшись в салоне, мы выскользнули из-под ремней и стали драться за место у иллюминатора, кусаясь, царапаясь и перелезая через незнакомых пассажиров. Когда самолет поднялся в воздух, мама повернулась к нам.
– Господи, пусть этот самолет разобьется! – причитала она. – Забери их, Аллах. Я не хочу такой жизни. Пусть мы все умрем!
Лучше бы она побила нас. Это были самые страшные слова в моей жизни.
На высоте у нас заложило уши, мы кричали всю дорогу. Должно быть, пассажиры возненавидели нас. Перед приземлением мама, как и все женщины в самолете, надела длинное черное покрывало, скрывавшее все, кроме ее лица. Мы притихли.
В аэропорту Джидды было невероятно много людей с разным цветом кожи, в разнообразных одеяниях. Но нашего папы среди них не оказалось. Мы остались совершенно одни в чужом городе, в чужой стране.
* * *
Не уверена, что все было именно так, но, по-моему, случилось вот что. Папа ждал нас, но, видимо, не знал точной даты прилета. А потом его срочно вызвали в Аддис-Абебу.
В тот день, когда мы покинули Сомали, произошла попытка мятежа против Afwayne. Воздушное пространство закрыли, начались вооруженные столкновения. (После казни мятежников начался период тотального контроля. Если бы мы не улетели тогда, кто знает, смогли бы потом выбраться из страны.) Скорее всего, именно из-за этого мятежа папе пришлось бежать обратно в Эфиопию. В спешке он забыл послать кого-нибудь встретить рейс Сомалийской авиакомпании – тот самый, на который нам удалось попасть.
Многие годы мама припоминала папе этот день. Тогда мы попали в настоящую западню. Мы оказались в Саудовской Аравии – на родине ислама, где строго соблюдались заветы Пророка Мухаммеда. Согласно местным законам женщина всегда должна находиться при мужчине.
Мама громко спорила с сотрудником иммиграционной службы, но тот продолжал повторять, с каждым разом повышая голос, что она не имеет права покинуть аэропорт без мужского сопровождения. При этом он смотрел не на нее, а куда-то поверх ее головы.
Целый день мы провели в аэропорту. Мы стали играть в салочки. Махад потерялся. Меня стошнило. Мама ругалась, говорила, что в нас вселился дьявол. Она выглядела изможденной, у нее все валилось из рук. Она плакала и говорила ужасные вещи о папе – никогда раньше я не слышала от нее такого. Наверно, маме казалось, что ее предали. Она проявила чудеса изобретательности, подготовила отлет, раздобыла фальшивые паспорта. А теперь ее бросили на произвол судьбы.
Уже почти стемнело, когда к нам подошел какой-то сомалиец и спросил, что случилось. Он был из субклана Дхулбаханте, как и мама, поэтому предложил свою помощь. Мама попросила отвезти нас в Джидду, в дом ее знакомых Дхулбаханте. Все, что ей было нужно, – чтобы он помог пройти паспортный контроль и проехал с нами в такси: ни один водитель не повез бы ее одну с детьми, без мужчины.
На следующее утро мы проснулись в незнакомом доме, в маленькой, ужасно жаркой комнате. Мы стали хныкать, но мама отругала нас и велела вести себя смирно. Это значило сидеть в комнате, на кровати. Если мы говорили чуть громче чем шепотом – нас колотили. Если пытались выйти – тоже. Нам можно было только смотреть в окно: оно выходило в большой двор, в котором шесть сомалийских женщин разного возраста готовили и общались.
Одна из них предложила отвести нас на прогулку. Мир снаружи был совершенно необыкновенным: мощеные дороги, множество машин. И все женщины носили черные накидки, закрывавшие их с головы до ног. Они были похожи на человеческие тени. О том, куда они смотрели, можно было догадаться только по тому, в какую сторону были обращены носки их туфель. Мы знали, что это женщины, потому что девушка, которая крепко держала нас за руки, тоже была вся в черном. Ее лицо было открыто, потому что она была родом из Сомали. В Саудовской Аравии у женщин не было лиц.
Мы удрали и подбежали к черным теням, стали рассматривать их, пытаясь понять, где же там глаза. Одна из них подняла руку в черной перчатке, а мы завизжали: «У них есть руки!» – и стали корчить ей рожи. Конечно, вели мы себя просто ужасно, но то, что мы видели вокруг, казалось нам чуждым и зловещим. Мы пытались хоть как-то примириться с действительностью, «приручить» ее. А женщины, наверно, смотрели на нас и думали, что эти темнокожие дети ведут себя как обезьяны.
Через два-три дня к нам пришли двое мужчин из субклана Осман Махамуд и передали весточку от отца. Он был в Эфиопии и, видимо, должен был остаться там еще на несколько месяцев. Они спросили у мамы, где она хочет жить, ожидая его возвращения. Той ночью, похоже, в ней что-то надломилось. Она плакала, ругалась, колотила нас, в истерике кидала туфлями в любого, кто пытался открыть рот. Даже ее любимчик Махад был в ужасе.
Когда на следующий день мужчины пришли снова, она сказала им одно слово: «Мекка». Наверное, мама чувствовала, что в ее жизни все настолько плохо, что только в объятиях Аллаха она обретет покой и утешение. Мекка – родной город Пророка Мухаммеда, он ближе
