научилась в медресе, – встала перед мамой на колени, сложила руки чашей и попросила прощения. К моему удивлению, это помогло: она улыбнулась.
Казалось, мама обретала надежду, спокойствие и утешение среди красоты и величия Запретной мечети. Мы тоже любили ходить туда, и нас потом даже угощали мороженым. Постепенно ритуалы и истории, связанные с этим местом, стали что-то значить для меня. В этом храме люди были терпеливы друг к другу. Все омывали ноги в одном источнике, не выказывая предубеждения. Я чувствовала, что мы все – мусульмане в доме Господа, и это было чудесно, это рождало ощущение вечности. Наверное, еще и поэтому мусульмане верят, что ислам означает мир: в большом, прохладном храме, полном доброты, всегда испытываешь умиротворение.
Но как только мы выходили из мечети, Саудовская Аравия снова превращалась в страну убийственной жары, грязи и жестокости. На площадях людям отрубали руки, головы. Взрослые говорили об этом так, будто это обычное дело: в пятницу после полуденной молитвы можно пойти домой пообедать или сходить посмотреть на пытки. Мужчин пороли, женщин побивали камнями. В конце 1970-х годов экономика страны переживала подъем, но, несмотря на высокие цены на нефть, позволившие Саудовской Аравии стать частью современного мира, ее общественный строй застыл на уровне Средневековья.
Когда наступил месяц паломничества, мама сказала, что мы больше не сможем ходить в Запретную мечеть. Нам даже нельзя было высунуться из дома, потому что огромная толпа могла нас задавить. Все, что нам оставалось, – смотреть в окно за тем, как множество людей в белых одеждах проходят по улицам, и слушать бесконечные молитвы.
Однажды вечером, когда мы уже легли спать, в дверь кто-то постучал. Дядя закричал: «Это ваш папа!» – и мы тут же вскочили с кроватей. Махад с разбегу налетел на одного из вошедших мужчин. Мы с Хавейей поначалу стеснялись, но потом тоже повисли на незнакомце.
Я представляла себе отца, который будет меня понимать, зная, что я стараюсь вести себя хорошо. И вот теперь в моей жизни появился такой человек. Мы карабкались на него, суетились рядом, старались хотя бы прикоснуться к нему. Мама хотела отправить нас обратно в кровать, но папа сказал, что мы можем остаться. Я заснула на полу, подложив руки под голову и наблюдая за тем, как папа ест.
Абех был худым, с высокими скулами и круглым лбом, мощной шеей и широкими, чуть сутулыми плечами. Отец щурился – мне казалось, оттого что он много читал и думал о судьбах нашей страны. Его голос был низким, с едва заметными смешливыми нотками. И, в отличие от всех остальных взрослых, он считал, что дети – это чудо.
На следующее утро Абех разбудил нас к молитве. Коврики были уже расстелены: для Махада – рядом с отцом, а для меня, Хавейи и мамы – позади них. Мы стали заворачиваться в длинное белое покрывало, но папа остановил нас: «Вы не должны делать этого, пока не вырастете». А на мамины возражения ответил: «Аша, ты же знаешь, главное – это не правила, а дух».
Потом мы с Хавейей протиснулись между ним и Махадом, чтобы молиться рядом. Отец не прогнал нас, а когда мама заикнулась о том, что это запрещено, он велел ей замолчать.
Это стало повторяться снова и снова: во время каждой молитвы мы старались подобраться поближе к папе. К вечернему намазу Абех понял, что так продолжаться не может, ведь мама права – это запрещено. Мужчины не должны молиться рядом с женщинами, потому что, хотя они полностью покрыты, ткань может задраться и обнажить край одежды или полоску кожи. Это может отвлечь мужчину и привести его к греховным мыслям. Но Абех ничего не объяснил, только сказал:
– Вы уже большие девочки, поэтому должны молиться сзади.
– Но почему? – конечно же спросили мы.
– Так угодно Аллаху.
– Но почему Господу так угодно? Он создал и меня тоже, но больше любит Махада.
Отец все же настоял на том, чтобы мы молились сзади, потому что так было заведено. Но я любила папу и считала, что это нечестно, поэтому, когда он опускался на колени, я начинала ползти к нему, и к концу молитвы мы с Хавейей оказывались рядом с ним и Махадом. К маминому ужасу, так происходило снова и снова. Через неделю это стало раздражать папу, а мама даже обрадовалась, ведь это означало, что она была права: нельзя позволять девочкам перебираться вперед. Отцу с самого начала следовало молиться отдельно, только с Махадом, оставляя нас с мамой в другой комнате. Но Абех не стал этого делать: «Мы будем молиться все вместе, как одна семья. Такова воля Господа».
После возвращения отца правила в нашей семье немного смягчились. Он сказал, что ритуальное омовение нужно совершать лишь перед утренним намазом, а перед другими молитвами – только посещать уборную. Ведь если человек моется, когда он уже чист, он тратит воду зря, а это не угодно Аллаху.
После этого, когда мама спрашивала перед молитвой: «Вы помылись?», мы отвечали: «А мы чистые!»
– Какие же вы чистые, когда грязные! – возмущалась мама.
– Но мам, пыль – это же не грязь.
И так снова и снова, пока маме это не надоедало – тогда она хватала нас, тащила в ванную и купала.
После возвращения отца я расцвела, словно кактус после дождя. Он окружил меня вниманием: подбрасывал в воздух, называл умницей и красавицей. Иногда по вечерам папа собирал нас и рассказывал о величии Господа и о том, почему нужно хорошо себя вести. Он поощрял вопросы и терпеть не мог «тупое заучивание», механическое повторение. Мама ненавидела слово «почему», а папе оно нравилось: в ответ он читал длинные лекции, хотя девять десятых того, о чем он говорил, было выше нашего понимания.
Мама учила нас говорить правду, потому что иначе мы будем наказаны и попадем в ад. Папа учил нас быть честными, потому что правда – это хорошо. Я обожала его вечерние проповеди, и, хотя мы все жадно ловили каждое его слово, с самого начала я стала его любимицей.
Когда мы вели себя плохо, я всегда сознавалась первой.
– Ты же нас не накажешь, если я тебе кое-что скажу? – говорила я отцу. – Ведь если я расскажу правду, а ты меня накажешь, в следующий раз мне придется солгать.
Папа смеялся и отвечал:
– Ладно, выкладывай.
Тогда я признавалась, что мы что-то сломали или приставали к соседям. Он никогда нас не бил, только велел пообещать, что впредь такого не повторится.
Мама же воспитывала нас по-спартански. Ко всем, кроме Махада, она проявляла ровно столько внимания и
