Тем же вечером, позднее, после того как Мэл давно ушел, Пол сидел в своем слабо освещенном кабинете, согревая в ладонях бокал бренди и беспрерывно курил. Со спокойным задумчивым лицом он вспоминал разговор с Мэлом. Возможно, тот был прав. Может быть, ему действительно следовало написать Эмме и рассказать всю правду. В своих предыдущих письмах он умалчивал об аварии и объяснял задержку со своим возвращением в Англию занятостью делами. Да, он в долгу перед ней. Эмма заслуживала правды за все то, чем они были и оставались друг для друга. И это должна была быть абсолютная правда. Пол подъехал к столу, положил перед собой лист бумаги и начал писать письмо:
„24 июля 1939 года, Сидней Моя дорогая, любимая Эмма! В тебе вся моя жизнь… ”
Он поднял глаза и посмотрел на фотографию Эммы в золотой рамке, стоявшую на столе. Пол взял ее в руки и принялся пристально разглядывать. Фотография была сделана через несколько лет после рождения Дэзи, и Эмма, улыбавшаяся своей несравненной улыбкой, присущей только ей, выглядела ослепительно. Его сердце готово было разорваться от любви к ней, непрошенные слезы навернулись ему на глаза и потекли по щекам. Не вытирая слез, Пол прижал фотографию к груди с такой силой, будто держал саму Эмму в своих объятиях, вспоминая о прошлом и думая о будущем. Своего письма он так и не дописал.
Фрэнк Харт вышел из бара „Эл-Вино” и двинулся по Флит-стрит по направлению к редакции „Дейли Экспресс”, размышляя о статье, которую он написал сегодня вечером. Статья лежала на его письменном столе, а он решил прогуляться часок, чтобы еще раз обдумать ее содержание.
Час, проведенный в „Эл-Вино”, не принес ему успокоения. Бар был переполнен репортерами разных газет, с угрюмыми лицами мрачно обсуждавшими постоянно ухудшающуюся политическую ситуацию и пугающие известия, поступающие из всех уголков Европы. Сейчас Фрэнк спрашивал себя, не слишком ли резкий тон взял он в своей статье, предназначенной для полосы „Мнение редакции”. Но этого дурака Невилла Чемберлена давно пора коленом под зад вышибить из его кресла. Уинстон Черчилль – вот тот человек, который нужен на месте Премьера в предвидении неминуемой войны. Он знал, что Старик разделяет его мнение на этот счет: Бивербрук и Черчилль – старые друзья.
Фрэнк пересек Флит-стрит и посмотрел на здание редакции „Дейли Экспресс”, сияющее огнями сооружение из темного стекла и стали, вызывающий образец современной архитектуры, резко выделяющийся среди обступивших его старинных, тронутых временем домов. Казалось, что Старик сознательно бросил вызов традициям, хотя трудно было представить большего приверженца традиций, чем лорд Бивербрук, неутомимый защитник Британской империи и всего, с нею связанного. Завистники утверждали, что здание режет глаз, разрушает исторический облик „чернильной улицы”, но Фрэнку оно нравилось. Он считал, что здание символизирует принципы современной журналистики и отвечает веяниям времени. Старик был прав, когда построил его. Конечно, оно было самым заметным на Флит-стрит.
Толкнув вращающуюся дверь, Фрэнк вошел в здание, пересек вестибюль и поднялся на лифте в свой кабинет. Он бросил шляпу на стул, взял гранки своей статьи и, взгромоздив ноги на стол, пробежал ее глазами, критически анализируя каждое слово. „Хорошо, даже чертовски хорошо, – подумал он, – можно отдавать в набор”. Фрэнк вскочил и понес статью Артуру Кристиансену.
Крис, молодой редактор „Дейли Экспресс”, был возмутителем спокойствия на Флит-стрит. Любимец лорда Бивербрука, он произвел настоящий переворот в английской популярной журналистике. Сейчас он сидел за своим заваленным бумагами письменным столом в одном жилете без пиджака. Горевшее лицо и всклоченные волосы выдавали его волнение, но он полностью владел собой. Весело улыбнувшись Фрэнку, он сказал:
– Я уже начал волноваться, не случилось ли с тобой что-нибудь, и был готов послать рассыльного за тобой в „Эл-Вино”.
Фрэнк протянул ему свою статью.
– Мне нужно было время, чтобы обдумать это еще раз. Мне показалось, что я слишком резок.
Крис впился своими живыми глазами в статью. Быстро прочитав ее, он воскликнул:
– Молодец. Это чертовски умно, Фрэнк, мы пустим ее в набор прямо в таком виде, без всяких исправлений. Если ты смягчишь ее тон, то статья утратит свое воздействие на читателей. Старику она понравится. Ты, как обычно, выбрал верный тон.
– Ты уверен, что он не слишком резок?
Крис снова усмехнулся.
– Я уверен в этом. Статья хорошо сбалансирована. Все, что ты писал в последнее время о международном положении, было хорошо продумано. И, черт побери, надо смотреть правде в глаза. Ты же оперируешь фактами. Никто не осмелится это опровергнуть.
Крис написал на первом листе: „В набор без правки” и вызвал рассыльного, дежурившего у дверей его кабинета.
– Отнесите это вниз, помощнику редактора.
Фрэнк сказал:
– Если я тебе больше не нужен, то я ухожу. Меня ждет сестра. На случай, если я тебе понадоблюсь, у тебя есть ее телефон.
Крис кивнул головой.
– Прекрасно, Фрэнк.
Он поднял трубку одного из телефонов, громко зазвонившего в этот момент.
– Кристиансен слушает. Добрый вечер, сэр.
Закрыв рукой микрофон, он сказал Фрэнку:
– Звонит лорд Бивербрук из Черкли. Прошу прощения, Фрэнк.
Фрэнк забрал шляпу из своего кабинета и, проходя через отдел новостей, как всегда, на минуту задержался. Шум и суета там сейчас достигли своего апогея: наступило время запуска первого тиража понедельничного номера газеты. Разлитое в воздухе ощущение причастности ко всем событиям, запах непросохшей типографской краски от свежих оттисков, как обычно, вызвали у Фрэнка прилив волнения, теплой волной разлившегося по его жилам. Став с годами известным и удачливым романистом, Фрэнк не мог расстаться с журналистикой. Это было бы все равно, как прекратить дышать. Журналистика была у него в крови, и он не знал ничего в мире лучшего, нежели редакция ежедневной газеты в этот час, перед самым запуском гигантских ротационных машин. Здесь ощущался пульс, биение сердца мира.
Фрэнк остановился около телеграфного аппарата агентства „Рейтер” и с живым интересом просмотрел выдаваемые им сообщения. Новости были зловещими и предвещали скорое начало войны. Подошедший рассыльный оторвал ленту с последними известиями „Рейтер” и ушел прочь. Фрэнк взглянул на новое сообщение, выползавшее из аппарата и приковавшее его внимание. Он долго стоял неподвижно, оправляясь от настигшего его удара и не веря своим глазам. Потом он заставил себя перейти к аппарату „Ассошиэйтед пресс”, а потом – к аппарату „Юнайтед пресс”. Все телеграфные агентства передавали одинаковые сообщения. Фрэнк помрачнел: ошибки не было. Он сорвал ленту с аппарата „Юнайтед пресс” и, подойдя к помощнику редактора, попросил у него разрешения забрать ее с собой. Тот согласился. Сунув сообщение в карман, с разбитым сердцем Фрэнк в оцепенении вышел из отдела новостей. Секунду спустя он остановил такси на улице. Хотя стояла теплая августовская погода, Фрэнк весь дрожал, и руки его тряслись, когда он закуривал сигарету. „Боже, дай мне силы, чтобы сделать то, что мне предстоит!” – подумал он.
