Через некоторое время она впала в легкое забытье, но и тогда в ее мыслях царил только Мэт.
…Шел, наверное, уже третий час ночи. Еще в начале вечеринки Пат устроилась у низкого мансардного окна, выходящего прямо на заброшенный пляж Лейквуда, и оттуда, как мышка, тайком посматривала на Мэта. Веселье уже давно перешло в стадию довольно бессмысленных речей и жмущихся по углам парочек. Только она и Мэт сидели в гордом одиночестве: он, не ждущий ничего интересного и потому закрывшийся от мира своими черными до синевы волосами, и она, незамеченная или, точнее, игнорируемая всеми как аристократка, англичанка и даже, можно сказать, пуританка.
– Брикси, а? – Смуглый юноша в старательно потертых джинсах изобразил руками что-то совершенно непонятное для Пат. Брикси заметно оживилась, и еще несколько человек тоже вскинули головы. – Только сперва еще косячок.
По мансарде поплыл запах марихуаны, который преследовал Пат с самого начала ее пребывания в Штатах, – и каждый раз девушке становилось страшно и весело одновременно. Мэт затянул какую-то манящую мелодию без слов, и все, словно подчиняясь ей, стали собираться в центре этой полупустой мансарды, вероятно, когда-то служившей студией отцу Мэта. Теперь отец, ставший известным художником, большую часть времени проводил в Европе, а сын облюбовал это полукруглое помещение на последнем этаже заброшенного дома для сочинительства и приема гостей. Несмотря на свою замкнутость, Мэт был все-таки на четверть француз и любил иногда с размахом оттянуться в шумной компании.
Пат с любопытством смотрела, как, подчиняясь влекущей мелодии, юноши и девушки ритмично двигались, потихоньку стягивая с себя футболки и джинсы, а на их лицах расплывались ожидающе-отрешенные улыбки. Мэт, все так же не меняя выражения матового лица, запел быстрей и громче, обнаженные руки замелькали торопливей, послышались еще какие-то сдавленные звуки – и хоровод распался на голые тела, непристойно складывавшиеся в какие-то цепочки, пары и тройки.
Только тут Пат все стало ясно. Дверь была на другой стороне мансарды, и, чтобы выйти, ей неминуемо пришлось бы шагать прямо через раскинувшиеся на полу тела. Она глянула в окно, потом перевела взгляд на Мэта. Но он продолжал по-прежнему сидеть по-турецки в углу и напевать свою странную мелодию. Пат даже показалось, что он весело подмигнул ей.
Стоны и вздохи стали громче, Пат от беспомощности зажмурилась, и тут сильная рука потянула ее вверх и куда-то вбок. Сразу все стихло, а через секунду она услышала смех Мэта:
– Ну, что, испугалась, малышка? Разве у вас там в Кэй-Эй[6] развлекаются иначе?
Слова были пошлыми, но голос, их произносящий, звучал все тем же бархатным вихрем, звездопадом, обещанием и негой.
– Зачем ты так?
Вопрос получился достаточно бессмысленным, но Мэт совершенно неожиданно промурлыкал строчку из своего последнего блюза:
– Когда-нибудь настанет день, который мы назвали «когда-нибудь». – Мелодия сгладила грубость и заставила сердце Пат сладко сжаться. – Впрочем, все это ерунда и давным-давно надоело. Давай-ка вниз.
__________
Они почти бегом спустились по шаткой лестнице. Ночь была ветреной и влажной. Подержанный желтый «сааб» Пат казался спелым лимоном, невесть откуда упавшим в молодую траву газона.
– Живо за руль, меньше вопросов и гони к Эсбьюри-парку.
Этому Пат даже обрадовалась: ведя машину, она всегда чувствовала себя самостоятельной и уверенной. А именно этих ощущений ей и не хватало при встречах с Мэтом.
Они мчались вдоль изрезанного заливчиками и островами побережья в сторону Нью-Йорка, и Пат постепенно освобождалась от морока минувшей вечеринки, приторного запаха травки и даже от своего пугающего восторга перед сидевшим рядом Мэтом. Она чувствовала себя спокойной настолько, что даже была готова обсудить с ним кой-какие вопросы, касающиеся записи его предстоящего концерта. Но Мэт молчал так, что нарушить это молчание казалось немыслимым. Над океаном небо очистилось, и на дорогу лег ровный лунный свет.
Мэт запрокинул лицо, словно хотел умыться этим светом, а потом, не меняя позы и не открывая глаз, еле внятно пробормотал:
– И что, все английские аристократки так трясутся над своей невинностью? Тормози.
Место, где они остановились, оказалось воистину сказочным. Пат оно даже напомнило одно из ее детских снов о загадочных пиратских островах: крошечная бухта с идеально ровным овалом берега, мерцающие призрачным изумрудным светом кусты, лепет прибоя и зовущий аромат океана.
Не выключив зажигания и не захлопнув дверцы, они подошли к воде. Мэт закинул руки за голову, и на мгновенье он показался Пат тем гордым французским флибустьером, каким, по-видимому, и был кто-нибудь из его предков.
– Вперед? – Флибустьер решительно освободился от одежды и тихо, без всплеска ушел под накатившую волну. Пат оставалось последовать его примеру.
Как любая настоящая англичанка, Патриция плавала прекрасно, может быть, даже лучше многих мужчин, не исключая и Мэта. Какое-то время они молча и бездумно плыли рядом, и Пат снова начал охватывать странный морок нереальности.
Девушке стало страшно, она повернула к берегу. Но у самой кромки, где бурлила и хлюпала вода, она задержалась, представив себе, как сейчас ей придется долго натягивать одежду на мокрое тело под насмешливым мужским взглядом. В этот момент Мэт мягко взял ее под водой за руку.
– Иди ко мне… – Руки его уже скользили по всему ее телу, а к лону рвалось набухшее, жаркое, пугающее. Сама не понимая, что делает, Пат обвила ногами широко расставленные ноги…
– О… Прости…
Боли, не было, лишь покачивалось на легкой волне тело, и медленно-сладко кружилась голова. Мэт поцеловал ее влажную грудь и вынес на берег. В лице его проступило что-то совсем мальчишеское.
– Ты настоящая. Настоящая. Только скажи мне, кто я?
Вместо ответа Пат погладила его по тяжелым намокшим волосам, а потом еле слышно выдохнула давно запавшую в ее сердце его строчку:
– Я только призрачный лунный странник…
В машине они закурили.
__________
Патриция по сей день хранила эту старую темно-синюю пачку «Мон Клэра», которую они на том рассвете выкурили до последней сигареты. Ей захотелось сейчас же подняться в спальню и взять ее в руки как залог того, что Мэт и сейчас думает о ней так же страстно, как и она о нем. О чем же еще можно думать, пересекая Атлантику?
А Мэт наверняка уже сделал пересадку в Хитроу и летит над океаном. Тело Пат сковала какая-то тягучая истома; ей казалось, что любое движение расплещет невесомое сладостное состояние, в котором она пребывала с того момента, когда пошевелился ребенок. Она встанет только тогда, когда услышит его обычное по возвращении «ма пти сури!»[7] Но теперь в этом возгласе будет не снисходительная насмешка, а подлинная нежность. А до тех пор она будет вот так полулежать и мечтать о малыше и Мэте. И Пат снова погрузилась в дрему.
