Рано утром, отправляясь в аэропорт Фуджейры, он опять лицом к лицу столкнулся со странным носатым типом.
Максим вспомнил Веру и внезапно принюхался.
От носатого отчетливо пахло бедой.
Завтра не знает, что будет завтра[3]
Еще ночью, в аэропорту, Максиму показалось, что жару он привез с собой.
Было душно и влажно, и откуда-то взялись комары.
Дома они донимали его весь остаток ночи и исчезли с ранним июньским рассветом, но он так и не смог заснуть как следует, вставал покурить, опять ложился и ворочался с боку на бок, время от времени проваливаясь в скоротечный сон.
Но ближе к семи его все же сморило, и он оказался спеленут странной, иллюзорной, навязчивой мглой, изредка наполняющейся то ли грозовыми раскатами, то ли выкриками: глуховатый и очень далекий голос называл его не по имени, а нелепым детским прозвищем — Банан.
Проснулся Максим в десять — во сне отчаянно заболела голова.
Открыл балконную дверь — воздух был все так же душен и влажен, без малейшего намека на свежесть.
Максим, выпив таблетку баралгина, принялся варить кофе.
И думать о том, как быть с конвертом на дне дорожной сумки.
Необходимо увидеться с сестрой и спросить у нее.
Про белый халат — вроде бы когда-то у нее действительно был такой.
Вера все еще лежала в эмиратской больнице; интересно, кто оплатит счет за лечение?
Он бы не смог, даже если бы захотел, — деньги грузного разойдутся на долги, а еще надо заплатить за квартиру. Хозяйка квартиры звонила перед отъездом. За несколько минут до того, как Максим поехал к хозяйке добермана.
А та сказала, что у него красивые плечи.
И попросила позвонить, когда он вернется.
Он вернулся, баралгин и кофе подействовали, мгла пропала, боль мало-помалу унялась.
«Хотя это, наверное, противно!» — подумал Банан, вспоминая откровенно немолодое лицо хозяйки добермана и ее большую, туго обтянутую черной блузкой грудь.
Но в любом случае ему уже сегодня надо отдать долги и расплатиться за жилье, останется совсем мизер.
Он налил себе еще кофе и посмотрел на телефон.
Потом взял сигарету и машинально начал мять, пока та не сломалась.
Взял вторую, закурил и поднял трубку.
Хозяйка добермана уже была на работе.
— Это я, — сказал Максим. — Я вернулся!
— Кто — я? — недовольно переспросила хозяйка.
— Банан! — ответил он и услышал, как она задышала.
«Сейчас она скажет — зайка…» — весело подумал Максим.
— Как я рада, зайка! — сказала она, и он чуть не поперхнулся дымом.
— Ты не заедешь? — спросила она.
Максим спросил, когда, и услышал, что лучше ближе к вечеру, где-нибудь в половине седьмого, в семь она уже закроется и освободится.
Он положил трубку.
Белый халатик не давал ему покоя.
Если что-то происходит, надо понять — зачем.
Он позвонил квартирной хозяйке и спросил, как лучше передать деньги.
Затем созвонился с теми, кому был должен, и договорился о встрече.
Как раз в шесть, за полчаса до свидания.
В зоомагазине, который принадлежал хозяйке добермана.
Он опять забыл, как ее зовут.
То ли Елена Игоревна, то ли Ирина Юрьевна.
Надо посмотреть в записной книжке на букву «с» — «собаки».
На букву «с» значилось одно женское имя — Ирина. Почему-то без отчества.
Банан недобро ухмыльнулся и подумал, какое он временами все же дерьмо.
Затем допил уже остывший кофе и пошел в душ: день предстоял нелегкий, а потом, он надеялся, что уже этой ночью вылетит к сестре.
На всякий случай позвонил в кассу, выяснил номер рейса и есть ли билеты.
Рейс вылетал в полночь, билеты были.
Оставалась малость, но с этой малостью предстояло повозиться.
В четыре часа Максим надел черную майку и светлые, блекло-голубые джинсы, нацепил на нос темные очки и вышел из дому.
Парило, июньское небо странно выгнулось, косяками ползли белесоватые, зачем-то уже начинающие темнеть облака.
В пять он передал деньги, подождав хозяйку квартиры у крутящихся дверей высокого офисного здания.
В шесть передал еще деньги, уже в ином количестве, тем двоим, что дожидались его у весело струящегося фонтана. Они мягко заулыбались, пересчитывая мятые зеленые купюры — грузный предпочитал расплачиваться потертыми банкнотами.
Белесоватые облака превратились в темную гряду, низко нависшую над городом.
Вход в зоомагазин был не с улицы, а из уютного тенистого парка, и Банану пришлось пересечь две аллеи, прежде чем он вбежал в приоткрытую дверь, ускользнув от начинающегося дождя.
Узкая лестница на второй этаж, по ней спускается мамаша с ребенком.
Банан притормаживает, дитё весело щебечет, принимая к себе какую-то мелкую тварь.
— Дождь! — изумленно восклицает мамаша, хлопает зонтик, и они исчезают.
Больше покупателей нет, только хозяйка добермана и девушка-кассир, высокая, плоскогрудая, с прилизанными, блеклыми волосами.
— Ты можешь идти, — говорит ей хозяйка, — я сама закрою! — И, обращаясь к Максиму: — К обезьяне близко не подходи, эта сволочь кусается…
Обезьяна сидела в клетке и мрачно озиралась вокруг. Белая шерстка на груди топорщилась, презрительно вздернутая губа приоткрывала совсем не обезьяньи клыки.
А еще тут пахло то ли мышиным пометом, то ли собачьим и кошачьим кормом.
— Я сейчас, — сказала хозяйка — Дверь только закрою…
Максиму стало неуютно, за окнами хлестал дождь, но внутри было душно и тягостно.
Он прошел в офисную выгородку, негромко играло радио, тихо щебетала в клетке какая-то дурацкая лиловатая птичка.
— Вы на волне радио «Ретро», — произнес задумчивый женский голос. — Что там у нас дальше? Все понятно, на улице дождь, и мы слушаем старичков Beatles…
Банан подошел к окну, взялся за ручку. Повернул и потянул раму на себя. В лицо дунуло свежим мокрым воздухом, и он почувствовал на лице капли дождя.
Turn off your mind, relax and float down stream,
It is not dying, it is not dying…
— Устроился? — спросила хозяйка откуда-то сзади. У нее был странноватый скрежещущий голос, словно она внезапно охрипла. Отключи свой разум, расслабься и плыви по течению, Это не смерть, это не смерть… Банан подумал, что все равно дико слушать голос человека, которого давно нет на свете.
Раздался телефонный звонок.
Аппарат стоял рядом с подоконником, и Максиму пришлось отойти от окна.
Хозяйка взяла трубку.
