— Устроился? — спросила хозяйка откуда-то сзади. У нее был странноватый скрежещущий голос, словно она внезапно охрипла. Отключи свой разум, расслабься и плыви по течению, Это не смерть, это не смерть… Банан подумал, что все равно дико слушать голос человека, которого давно нет на свете.
Раздался телефонный звонок.
Аппарат стоял рядом с подоконником, и Максиму пришлось отойти от окна.
Хозяйка взяла трубку.
Lay down all thoughts, surrender to the void,
It is shining, it is shining…
— продолжало звучать из маленького круглого динамика.
— Да, — сказала хозяйка. — Что я делаю? Счета подписываю, солнце…
Она повернула голову и лукаво взглянула на Банана.
«Муж…» — догадался он.
— Дети как? — спросила хозяйка. Отбрось все мысли, сдайся пустоте, Это сияние, это сияние… Дождь в распахнутом окне начал стихать, хотя по-прежнему нещадно поливал дальние крыши и густые кроны парковых деревьев.
Хозяйка оперлась о подоконник и прижалась попой к Максиму.
Он вдруг почувствовал негаданную нежность к этой безбашенной тетке и приступил к тому, ради чего пришел.
Она продолжала ворковать с мужем, но голос ее становился все глуше.
Максим уютно расположился в ней, чувствуя, что промокает насквозь.
Песня давно закончилась, но почему-то продолжала звучать в его голове.
Yet you may see the meaning of within,
It is being, it is being…
— Я перезвоню! — почти шепотом сказала в трубку хозяйка и добавила: — Ко мне тут пришли! Но все же ты можешь постигнуть смысл того, что внутри, Это бытие, это существование…
Она положила трубку и резко налегла грудью на подоконник.
Банан подумал, что не такое уж он и дерьмо, раз ей так нравится.
Это первое.
И второе — ему тоже начинало нравиться, хотя груди у нее оказались такие, как он предполагал: большие, мягкие, белые груди немолодой женщины. Внезапно он вспомнил, что в детстве они называли такие «дойками» — когда бегали подсматривать в замазанные, но все равно просвечивающие окна соседней бани.
— Еще, — неожиданно звонким голосом проговорила хозяйка, — еще!
Love is all and love is everyone,
It is knowing, it is knowing…
— прошелестело в голове у Банана.
Далеко над горизонтом в тучах появился просвет, и мелькнул узкий, отливающий блестящим металлом луч солнца. Любовь — это все и любовь — это все, Это знание, это знание…
Хозяйка прерывисто дышала, Банан чувствовал, что ей хорошо, и вдруг подумал, что навряд ли сможет попросить у нее денег.
Когда женщине так хорошо, это уже само по себе заменяет плату.
Дождь почти стих, солнце становилось все безжалостнее, странное вечернее солнце, вновь возникшее на небе после мимолетной июньской грозы.
And ignorance and hate mourn the dead
It is believing, it is believing…
— продолжало играть в голове у Банана.
Очередной куплет песни «Завтра не знает, что будет завтра». А невежество и ненависть оплакивают мертвых, Это вера, это вера…
— Ты чудо! — сказала хозяйка, поправляя задравшуюся юбку.
Максим улыбнулся.
— Я тебя не отпущу! — продолжала хозяйка.
Максим улыбнулся еще раз и полез за сигаретами.
Но вдруг передумал и сделал то, чего совсем не собирался делать: обнял ее и поцеловал в усталые от времени губы, будто почувствовав, что она вот-вот заплачет.
И вновь подумал, какое он все же дерьмо.
— Дай мне сигарету! — попросила хозяйка.
Банан прикурил две сигареты и протянул одну ей.
Песня в голове разматывалась к финалу.
But listen to the colour of your dreams,
It is not leaving, it is not leaving…
— Я тебя не отпущу, — повторила хозяйка и внезапно добавила: — Ты поедешь со мной!
Она не сказала куда, а Банан и не спрашивал.
Он просто ответил, что не может, потому что ему надо лететь к сестре, и он сделает это, как только найдет деньги.
Фраза про деньги вырвалась непроизвольно, однако это была не просьба, а констатация факта. Но прислушайся к цвету своих грез, Это не уход, это не уход…
— Ты съездишь к сестре, а потом я возьму тебя с собой! — потерявшим звонкость голосом сказала хозяйка. Докурила сигарету и спросила так, будто он был ее секретарем или референтом, в общем — доверенным лицом, но еще и официально работающим на нее и получающим за это зарплату: — Тебе когда надо ехать?
— Есть самолет ночью, — сказал Банан.
— У тебя паспорт с собой? — спросила хозяйка.
Максим кивнул.
— Я сейчас куплю тебе билеты туда и обратно, — привычно жестким тоном, будто отдавая команду очередному доберману, сказала хозяйка, — и отвезу тебя в аэропорт!
В голове у Банана зазвучал последний куплет.
Давно исчезнувший человек пел:
So play the game «Existence» to the end
Of the beginning, of the beginning…
На волне радио «Ретро» в это время уже передавали погоду.
«Завтра никогда не знает завтра…» — почему-то подумал Банан.
— Мы даже успеем заехать к тебе, ведь ты не полетишь в одних джинсах и майке? — сказала хозяйка. Так что играй в игру «Существование» до конца Начала, до конца Начала…
Она вела машину быстро, улицы были пусты — дождь разогнал всех.
Он понял, что поступил на службу.
Его захотели, его наняли, она его получила.
И даже выплатила аванс.
Время сворачивалось и готовилось к броску.
Когда он вернулся к машине, хозяйка разговаривала по мобильному с мужем.
Максиму нравился ее цинизм.
Хотя скорее не цинизм — прагматичность.
— Все, — сказала она в телефон, — больше не могу, мне пора… — И добавила: — Целую, зайка!
Они все для нее были зайки, кто беляк, кто — русак, а кто — экзотический цветной кролик…
Банан кинул сумку на заднее сиденье, Ирина включила зажигание, и они мгновенно сорвались с места.
Песня в голове давно умерла.
В открытые окна машины врывалась резкая последождевая свежесть.
От хозяйки пахло терпким, зрелым парфюмом, она уверенно вырулила на основную трассу и прибавила скорость.
Максим попытался представить, что они будут делать вместе целую неделю.
Понятно, что он будет любить ее столько, сколько она захочет, но ведь не круглые же сутки!
Наверное, они еще будут о чем-то разговаривать, но о чем?
Сегодня он увидел ее то ли пятый, то ли шестой раз в жизни.
Хотя зачем сейчас думать об этом, зачем вообще думать?
Завтра не знает, что будет завтра, все решится тогда, когда он вернется.
