18
Напряжение нарастало с каждым днем, закручиваясь внутри тугой спиралью. Для Сашки вдруг стало невыносимым смотреть на то, как переживает любимая. Нервы уже ни к черту, но что поделать — Яна сама дала согласие ехать на этот дурацкий прием. Вот что она там не видела? Этих выскочек, этих худобедренных интеллигентишек? Нет, конечно, это — не ревность. Яна явно не пылала симпатией к парням такого типа — гламурным чистоплюям. И все же почему-то ее снова тянет туда?!
К родителям? Возможно, но ведь можно встретиться и дома. Или хотя бы приехать к ним в гости, уж за столько-то лет! Но Яна, несмотря на свою наивность, прекрасно понимает, что родителям она не нужна.
Что это будет? Визит вежливости? Или эта карга — Анастасия, которая теща, опять что-то задумала?
Сашка устал отбивать свою любимую от этих странных людей. Она считает, что родители ее все равно любят. Но что это за любовь, если от них два звонка в год. Один раз звонит Яна на день рождения матери. Второй раз в году звонит мать в ответном жесте. С отцом, тестем Георгием, Сашка так и ни разу не общался после скандала у стен Янкиной гимназии. Лишь чудом сдержался и не надавал ему тогда по роже за оскорбления. И ладно бы оскорбляли его, Сашку. Этот сухопарый, изнеженный мужчина стоял и поливал грязью собственную дочь, не жалея ни ее чувств, ни стыдясь своей безгранично дремучей фантазии в вопросе отношений Яны и Сашки.
Он увез ее, защитил, выдрал из лап, да, родителей, но по сути жестоких и беспринципных карьеристов. И никто не изменит его мнения об этих людях. Потому что он видел, насколько Яна оказалась неприспособлена к нормальной жизни, насколько неустойчива ее психика. Да, она необыкновенно нежная, утонченная, доверчивая. Но куда с такими качествами по жизни? Кому это сейчас нужно? Что она умела кроме того, что играть на нескольких музыкальных инструментах и прекрасно танцевать? Принесли ли ей пользу эти умения? Он взял ее под свое крыло, поклялся беречь и защищать. И не требовал от нее делать чего-то большего, чем было в силах Яны. Ни уборки, ни готовки, ни работы какой-то. Она, конечно, и научилась, и справилась. Да, Яна просто молодец. Она, его любимая — очень сильная девочка, всегда справляется с любыми трудностями.
Сашка смял так и незажженную сигарету и бросил ее в узкую фарфоровую вазочку с чуть отколотым краем. Она стояла тут, возле кашпо с цветами, заменяя пепельницу. Все, абсолютно все в этом доме — до тошноты — по стилю. Нужно переодеться, отвезти жену в соседний город, на эту чертову встречу.
Янка бегала по квартире в одном нижнем белье, нарезая круги от ванны к спальне. Когда Сашка, заходя в комнату с балкона, попытался ее поймать и прижать к себе, она вырвалась, раздражённо бросив:
— Саш, не мешай хотя бы. У меня чулки порвались, мне уже одетой быть пора, а я тут ищу из старых…
— Чулки? Дорогая, ты не перепутала? Вообще-то у вас музыкальный вечер!
Янка остановилась в дверях, недоуменно посмотрев на мужа.
— Саш, ты что — ревнуешь? Я же тебя несколько раз спросила. И сейчас говорю, поедем вместе.
— Яна, ну я же без смокинга, забыла? — ехидство, вот гадство, сочится в каждом слове.
— Саша, да мне все равно, хоть в джинсах. Я о тебе беспокоилась, потому так и сказала. Это ведь ты стесняешься сам себя!
— Не говори ерунды, Ян! И я не поеду, мне нечего там делать! Думаю, ты уже большая девочка, чтобы суметь постоять сама за себя!
Яна поджала губу, но ничего не сказала и, закрыв за собой дверь, скрылась в комнате.
Ну нет, так нет. О чем еще говорить! Видимо, ей очень хочется пощекотать себе нервы. Пусть едет…
19
Щемящая душу тоска и одновременно с ней какая-то безликая опустошенность — беспричинно, казалось, поселились где-то внутри. Не дышалось, не думалось ни о чем. Автобус постепенно набирал скорость, петлял по улочкам, убаюкивал равномерным покачиванием.
Два часа езды до родного города. Сколько чувств вдруг растревожила эта поездка, воскрешая воспоминания, слившиеся, как и пейзаж за окном, в сплошную линию из беспорядочно разбросанных кадров какого-то нелепого кино.
Вот стела на выезде из города. Рабочие старательно красят ее синей краской, так напоминающей Яне ненавистные больничные стены. Две сваренные вместе металлические трубы, а посередине — ажурная ковка, на ней — неровно вырезанные буквы названия этого небольшого городка. Яна прекрасно помнила свои ощущения, когда впервые они приехали сюда с Сашкой. И как она смотрела на эту диковинную архитектурную пошлость — с безразличием. Стояла глубокая осенняя ночь. Город встречал ее тусклыми огнями, пугая своей провинциальной отрешенностью…
Сашка каждый раз, как только возвращается с рабочей вахты, фотографирует на телефон эти корявые буковки на стелле и присылает в сообщении: "Вот, я уже еду, близко…"
Ритуал, от которого в первые месяцы сбивалось дыхание — её милый Сашка, скоро приедет, обнимет — теперь стал обыденным и каким-то нелепым, что ли. Семь лет… Кажется, что они для друг друга стали больше родными, но не до конца близкими…
— Покажите, пожалуйста, еще раз ваши документы. Я, кажется, перепутала номера мест в ведомости…
— Что? — Яна недоуменно всматривалась в тусклом освещении автобуса в лицо худощавой женщины — кондуктора. Помотала головой, стараясь стряхнуть сонное состояние. — Простите, я вас не поняла.
Рыжеволосая, порядком уставшая от бесконечной езды, кондуктор терпеливо повторила:
— Я отмечаю кто из пассажиров на каком месте сидит. В ведомости. Паспорт. Нужен ваш паспорт.
Яна смотрела на ее потрескавшиеся иссохшие губы, с трудом улавливая смысл. Потянулась к сумочке, достала документ, протянула его женщине и уже через минуту снова бездумно сунула его обратно и отвернулась к окну, погружаясь в свои мысли.
Это все дорога. Это она навевает разъедающее душу настроение и апатию. Ведь Яна — она не такая. Она — борец, она всегда справлялась. Со всем. С этими бесконечным потоком вывалившихся на нее бытовых проблем, с этой безысходной тоской от творческого голода, с этой невыносимой болью, когда… Когда в очередной раз приходили месячные. И даже когда этот врач, на которого она смотрела сквозь пелену слез, говорил, что нужно ехать в операционную…
Господи, отпустит ли её когда-нибудь это всё?
Яна вздохнула и вновь встряхнула головой, пытаясь сбросить дурные мысли.
Но городские огни остались позади, и сумерки, решив пробраться внутрь салона, насмешливо заглядывая в окна, подбрасывали новые воспоминания.
"Ты знаешь, Янина?! Ты пожалеешь! Не сразу, нет, но каждый день ты станешь жалеть о своем выборе. От осинки не родятся апельсинки…"
Жалеет? Нет. Но не родятся… Ни осинки, ни апельсинки…
За окном уже мелькают загородные коттеджи. Ивановка…
"Держись, Янка" — сжимает за плечи Наташка свою подругу — рыдающую, растерянную. Родители не простили дочери ее увлечения, не приняли. Поставили перед выбором…
— Ты справишься, Вы вместе справитесь! Они не дадут тебе жизни, сломают, как куклу! Не реви, беги, спасайся, пока есть шанс."
Справилась…
"У Вас есть опыт работы? Нет? Ну и что, что Вы окончили гимназию? — заведующая детским садом, старая карга, так и пышет своим превосходством, с усмешкой смотря на напуганную Янку. — С детьми работать, милочка, это Вам не брынькать вечерком на лавочке на гитаре. Я возьму Вас на испытательный срок. Четыре часа занятий в неделю Вас устроит? На полставки. Больше не можем оплачивать…"
Может быть, все же стоило поискать другую работу? Но что она смогла бы найти в этом маленьком провинциальном городке, где им с Сашкой пришлось поселиться? Хорошо, что со временем она занялась хотя бы репетиторством…
" Давайте вам помогу, Янина! Что же вы с такими пакетами! Ведь негоже вам, такой утонченной, такой удивительной, таскать тяжести! Нимфа! Богиня! Бедная девочка! Каким ветром тебя занесло в такую глушь! — бормочет Филипп Егорович, сосед, богом позабытый профессор столичной академии, с еще сохранившейся силой в усохших руках, каждый раз при встрече непременно выхватит пакеты из рук Яны и дотащит их до четвертого этажа…"
