и его нелегальным бизнесом, мои ребята со мной и знают Аленку с детства.
Из милой и забавной девчонки, с которой постоянно что-то случалось, она выросла в красивую девушку, и теперь масштаб происшествий стал обширней и разнообразней.
Пытаюсь держать себя в руках, надо бы ей позвонить, но не хочу спугнуть и испортить эффект появления. Набираю другой номер, мне пофиг, сколько сейчас времени в Лондоне, и если эта сучка не ответит, я прилечу и лично сверну ей шею.
– Тихон, доброе утро.
В трубке сонный хриплый голос, шорох.
– Я тебе, Вера, сука, сейчас испорчу доброе утро! Ты вообще там, мать твою, охренела?
– О, господи. Почему всегда, когда ты мне звонишь, я слышу только неприятные слова в свой адрес? Тихон, так нельзя, мы давно не вместе, и ты не имеешь никакого права меня оскорблять, я пожалуюсь Симону.
– И что он мне сделает?
– Да ты ревнуешь.
– Вера, заглохни и ответь – где твоя дочь?
– А ты разве ее не встретил? Она сказала, полетит к любимому папочке, соскучилась по родине.
– Нет, папочка ее не встретил и слышит эту ересь впервые.
– Да?
– Да, Вера, да. Я слушаю тебя.
Вера молчит, наверняка думает, что сочинить, но сказочница из нее хреновая, такая же никудышная, как и мать. Вере было девятнадцать, когда она родила от меня Аленку, милая девушка с длинными светлыми волосами, ей не хватало сарафана и венка в волосах, такая русская красавица с небесно-голубыми глазами.
Повелся, не стану отрицать, может, даже и любил, в двадцать четыре года на все смотришь иначе, но рождение дочери было шоком и радостью, я люблю свою Аленку. А вот ее мать оказалась не такой уж и наивной девушкой в сарафане.
Жить вместе не получалось, у меня были совсем другие интересы, бизнес-схемы, легкие и не очень деньги. Короче, семьи не вышло, любви не получилось. И вот моей дочери восемнадцать, она учится и живет в Англии, ее мать вышла замуж за французского ресторатора Симона Тома и живет там же, но от моих денег не отказывается никогда, а пользы как всегда ноль.
– Ты язык проглотила?
– Девочка влюбилась.
– Что?
– Что ты так реагируешь? Да, у нее есть парень – виртуальный, они не встречались, она к нему и полетела.
Это какой-то ебаный пиздец. Виртуальный парень? Нет, я точно отдам ее в монастырь.
– И ты так просто ее опустила? Вера, блять, у тебя мозг есть?
– Есть, и не ори на меня! У меня его не было, когда я связалась с тобой, а сейчас есть.
– Нихуя у тебя нет.
Отключаюсь, не в силах слушать этот бред, готов разбить телефон, но сжимаю его в руке.
– Стас, мы долго будем еще ехать? Давай по тротуару.
Стас, нарушая все правила, через дворы объехал пробку, еще пять минут – и мы на месте – у «прекрасного» отеля, напоминающего клоповник, с названием «Айдар».
В том году здесь один наркоман убил проститутку, деньги нужны были, помню тот случай. Капитан Миша Кобзев рассказывал в подробностях, еще на меня наезжал, что я порчу ему все показатели и повышаю статистику по району.
– В каком номере?
– Семнадцать. Мне с вами, Тихон Ильич?
– Нет, позвони в офис, узнай, как там моя гостья, мы скоро будем.
Открыв дверь ногой, захожу в холл, накурено так, что дышать нечем. Девушка за стойкой хочет что-то сказать, но женщина постарше ее одергивает, они знают, кто я. Иду по коридору, где-то слышны стоны и громкий звук включенного телевизора.
Ударяю кулаком в дверь с номером семнадцать, без особых усилий замок ломается, Алена смотрит испуганно, сидит в кресле, в руках телефон.
– Папа!?
– Папа! Прикинь, твой папа? Который оплачивает сраный колледж в сраной Англии, чтоб его дочурка получала образование и не висела на шее у мужиков, как ее мать, а была самодостаточной личностью. А эта дочурка вот как поступает. Или там так плохо учат на психолога?
Алена встает, откидывает за спину распущенные волосы, смотрит с вызовом, поджимает губы, сейчас что-то будет. Не видел ее полгода, соскучился, а она мне такие выкидоны выкидывает.
– Я уже взрослая, мне восемнадцать лет, я сама вправе решать, где и с кем мне быть. У меня есть парень, и мы хотим быть вместе. У нас любовь. У нас чувства! Хотя, кому я говорю? Тебе не понять.
Господи, за что мне все это?
– Не знаю, как у него, а у тебя будет сегодня порка. Быстро собрала вещи – и на выход. И не заставляй меня ровнять с землей это место.
Аленка знает, что меня лучше не злить, смотрит полными слез глазами, топает ножкой. Вот как я могу отдать ее какому-то мужику? Ей восемнадцать, какая нахрен любовь? Только через мой труп.
– Папа!
– Еще слово, и я узнаю, что там у тебя за любовь, и вырву ему ноги. Я ведь сделаю это, ты знаешь.
Я хоть как узнаю, кто это, и, конечно, вырву ему все что можно вырвать.
Арина
– О, соседка, привет. Как жизнь молодая, а половая?
– Все отлично, Иван Степаныч, как у вас?
Мой веселый алкаш-сосед считает, что у него очень смешные шутки, но стоит на него посмотреть, и хочется не смеяться, а плакать. Но он не выделяется из общей серой массы всего дома и района.
Здесь все такие – запитые, опухшие, перебивающиеся случайными заработками или едва сводящие концы с концами. Местная шпана курит в пролетах траву, вокруг валяются шприцы, окурки, использованные презервативы – некое гетто под названием «Безнадега».
– Слышь, Аринка, дай рублей пятьдесят.
– Что значит «дай»? Иван Степанович, у нас тут не паперть у церкви, и никто подавать не будет.
Стоим у моих дверей, соседские открыты настежь, время к вечеру, мужик мается с похмелья, теребит края рубахи, накинутой на голое тело. В глазах мольба и то, что я его последняя надежда на сегодня выжить.
– Так я отдам, как пенсию получу, так сразу отдам.
– Пенсия вроде была позавчера.
– Да это сучка Машка все выгребла, воспитал паскуду неблагодарную. Вот с малых лет, с малых лет ее нанькал, мать-то бросила, отец на зоне сгинул, хотели в детдом забрать девчушку, я не дал.
Сука Машка – это внучка Степаныча, выгребает у него пенсию и приносит потом продуктами, Машка молодец. А дед молодец, что не отдал в детдом. Воспоминания моего детства скребут по венам тупой бритвой, в груди щемит.
– Возьми сто, потом вернешь, – сую
