Тем временем два хохотунчика-весельчака встали на ее пути и, кажется, уступать дорогу не собирались. То ли им зрителей не хватало и надоело развлекаться самостоятельно, то ли что-то другое толкало на подвиги, но их решимость пообщаться с незнакомой дамой не вызывала сомнений. Виктория Михайловна остановилась и вдруг поняла, что, несмотря на не очень позднее время, вокруг, кроме общительных весельчаков, нет ни одной живой души. А что на уме у этих двух – совершенно непонятно. И самое главное, их намерения уже не вызывали умиления и доброй, материнской улыбки. Дорожка была узкая, разминуться никак невозможно. Не прыгать же в сугроб. Это не вариант. Двое фигляров, явно нетрезвых, перегородили ей дорогу и ерничали хуже ряженых. А уж какие слова произносили, то не дай бог услышать никому. Мат свободно и легко лился из-под масок, лишая способности соображать. То ли корить бедных детей за бездуховность, то ли взывать к разуму. Наверняка мальчики учились в школе, изучали русскую литературу и бессмертный великий язык. А тут – гоготали, словно умалишенные, кривлялись, скакали как одержимые. Нашли себе отличное развлечение – припугнуть одинокую женщину зимним вечером. Герои.
Не успела Виктория Михайловна призвать к порядку распоясавшихся молодых людей, как неожиданно почувствовала, что один из молодчиков самым нахальным образом пытается вырвать у нее из рук сумку. Только решила возмутиться наглостью и дать хороший отпор хулиганам, получила увесистый удар по голове. Норковая шапка не спасла, она предательски слетела с головы и закатилась в сугроб. Это было последнее, что запомнила несчастная женщина. Ей было страшно жалко шапку, на которую она копила деньги не один год. Виктория Михайловна испугалась не за свою жизнь и не за сумку, которую у нее к тому времени вырвали из рук. Почему-то последним отблеском сознания осталось сожаление от утраты шапки. И еще было очень жалко этих двоих уродов, которые вместо того, чтобы жить, учиться, работать, радоваться жизни, нападают в пьяном угаре на одиноких и беззащитных женщин, пряча лица под уродливыми масками. От этого было особенно грустно. Потом она потеряла сознание.
Очнулась Виктория Михайловна в больнице. Голова гудела, словно Царь-колокол, зрение фокусировалось на обычных предметах с огромным трудом, потолок разбегался сотнями трещин, сильно мутило. Ей пришлось минут пять соображать, где она и что происходит. То, что Виктория Михайловна в больнице, она поняла сразу. Палата была огромной. Она оглядывалась по сторонам и никак не могла прийти в себя. Память упорно не желала подсказывать, что произошло и каким образом она оказалась на больничной койке. От собственного бессилия и ужаса Виктория Михайловна невольно застонала.
– Девки, ура! Наша чокнутая очнулась! – услышала она радостный вопль молодой, довольно сдобной соседки. – Доктора, доктора позовите! – распорядилась крикливая толстуха.
В один миг Виктория Михайловна вспомнила тропинку, снежные заносы, скрип снега под сапогами, молодых людей в масках, собственную радость и безалаберность. Потом перед ее глазами покатилась в сугроб серая норковая шапка… И она опять ушла в небытие.
Потом приходил следователь с грустным взглядом, что вызвало в палате необыкновенный ажиотаж. А что она могла рассказать, какие дать показания? Лиц нападавших она не видела, возраст могла только предположить. Никакого заявления в милицию Виктория Михайловна писать не стала, чем вызвала у следователя нескрываемую радость. Сумка пропала безвозвратно. Зато, к великой радости Виктории Михайловны, шапка оказалась в целости и сохранности. Ей повезло. Она, естественно, не знала, сколько времени пролежала без сознания. Но по-видимому, не очень долго. По словам следователя, на нее наткнулась пожилая пара, совершавшая вечерний моцион. Старики оказались молодцами и сразу вызвали «скорую». Счастливый случай и участие людей помогли не замерзнуть насмерть в двух шагах от собственного дома.
Выздоравливала Виктория Михайловна долго и трудно. После того как очнулась и поняла, что произошло, впала в странный ступор. Словно депрессия, которую она узнала, когда муж предал ее, вновь вернулась и твердо обосновалась в ее теле. Травма оказалась не очень опасной, но что-то произошло в сознании. Ей не хотелось выздоравливать, возвращаться в обычную жизнь. Ее не радовали посетители. Словно в мутном сне, проплывали близкие и родные озабоченные лица. А ей хотелось одного – чтобы все оставили ее в покое. Удар, нанесенный уродом, попал не в голову, он ударил в необыкновенно болезненную точку и перекрыл желание жить дальше. Она общалась с сыном, снохой, дочкой, ее другом, с близкой подругой, коллегами. Но при этом что-то главное исчезло. Виктория Михайловна воспринимала действительность как сторонний и крайне вредный наблюдатель. Ее ничто не радовало, она вдруг поняла, что смерть – это не самое страшное, что может произойти с человеком.
У нее не было желания общаться с больными. Их бесконечные откровения о личной жизни и постоянные разговоры о болезнях раздражали. После того как ей разрешили вставать, она все время старалась проводить вне палаты. В больничном коридоре было несколько уголков, где можно было уединиться. Она выбрала себе местечко у разлапистого растения в небольшом холле. Пространство напоминало небольшой закуток, в котором стояло несколько кресел еще советского образца. Но зато здесь было тихо и безлюдно. Телевизор находился в другом конце коридора, поэтому неприметное местечко обычно пустовало. Единственными ее соседями были многочисленные цветы, которые на удивление хорошо чувствовали себя в этом заведении. Читать было трудно, буквы расплывались и с трудом складывались в слова. Поэтому Виктория Михайловна часами сидела в неудобном кресле, положив нераскрытую книгу на колени. И все думала, думала, думала…
В один из вечеров она, как всегда, заняла свое привычное место. Время посещений закончилось, можно было побыть наедине с собой. Больничный народ рассосался. Кто-то вернулся в палату, кто-то смотрел телевизор. За окном темнело. Уж очень рано наступает ночь в зимнее время. По опустевшему коридору прошел лечащий врач. Наверное, у него сегодня ночное дежурство. Внимательно глянул в ее сторону, улыбнулся приветливо и кивнул. Виктория Михайловна вежливо поздоровалась. Очень приятный человек. Ей нравились умные и профессиональные мужчины. А Александр Григорьевич был как раз из этой категории. Его появление в палате всегда вызывало легкий трепет у обитательниц. Ничего удивительного. Мужчина хоть и не красавец, но обаяния и уверенности в себе не занимать. В Александре Григорьевиче чувствовалось мощное мужское начало. К тому же с чувством юмора у доктора все было в порядке. А учитывая, что врач и больной находятся хоть и не в близких, но в какой-то мере довольно интимных отношениях, многие дамы проявляли недюжинный интерес к персоне Александра Григорьевича. Близкими отношения между больным и врачом назвать довольно сложно. Но надо учитывать, что в них есть определенная особенность: ты совершенно беззащитна перед мужским взглядом, руками, которые исследуют твое тело. Ты лежишь в постели в ночной рубашке и добросовестно отвечаешь на вопросы весьма интимного свойства. А в больнице все происходит в другом измерении. Ты послушно поднимаешь рубашку, дышишь или, наоборот, сдерживаешь дыхание. Исполняешь любые команды доктора. Это нормально. Но тем не менее вы все равно люди разнополые. Стыдливость и неловкость отступают, ты способна поведать врачу такие подробности о себе, о которых другим мужчинам не призналась бы и под пытками. Временами ты вспоминаешь, что выглядишь ужасно. На голове черт знает что, на лице только природная красота. От этой мысли становится неловко. Но это чувство довольно быстро проходит. Вот такие метаморфозы происходят, когда болезнь берет верх.
