Он выразил ей благодарность за талантливый номер, который она сама придумала, и вручил ей конверт с двумя месячными окладами в поощрение за участие в делах его ресторана.
Казалось бы, только за этим и вызвал ее хозяин.
Но то был лишь повод для дальнейшей беседы, в течение которой Блас Кесада хотел убедиться в обоснованности задуманной им акции.
Десяток рекомендаций и сторонних суждений не могли заменить Бласу одной короткой беседы. Почти всерьез он считал себя «детектором лжи».
— Вивиан рассказывает мне много хорошего о тебе, — начал Блас Кесада.
— Она слишком добра ко мне, — сдержанно ответила Виктория. — Больше, чем я к ней… Недосмотрела, и она пристрастилась к наркотикам.
— Нет ли у тебя каких-либо просьб ко мне?
— Не поощрять этого ее пристрастия…
Блас жестко отчеканил про себя расхожую истину: «Доверяйся небесам, да не плошай сам», но для отвода глаз одобрительно улыбнулся на слова заботливой подруги:
— Спасибо за подсказку, я займусь ею всерьез. Она неплохая танцовщица…
Блас помолчал и, глядя в упор, спросил:
— У тебя есть жених?
Виктория вскинула на него глаза, в которых Блас прочитал настороженность, неприязнь и то, что можно было бы назвать отрешенностью, словно Виктория в этот момент находилась еще где-то, еще с кем-то.
Интуиция не обманула его: безусловно, есть существо, с которым Виктория незримо связана мыслями. Не зная о существовании Бегонии, он еще больше утвердился в мысли, что Виктория не так одинока, как это кажется Вивиан.
— Отвечать обязательно?
— Нет, не обязательно. Простое мужское любопытство. И… симпатия, которую я к тебе испытываю.
— Тогда я пропущу твой вопрос мимо ушей, и считай, что это симпатия, которую я испытываю к тебе.
Блас улыбнулся, он умел ценить остроумие.
— У такой девушки, как ты, должен быть друг и защитник… — И, прочитав в ее глазах смешливый вопрос:
«Уж не ты ли?» — поспешил избавить Викторию от этих подозрений. — Это должен быть человек со стороны и не обязательно любовник. Солидный мужчина, не шантрапа, который бы понимал твою душу артистки, избавлял тебя от излишних житейских хлопот.
— Где найти такого! — Виктория с наигранной издевкой мечтательно улыбнулась. — В каком-нибудь сентиментальном кинофильме? К тебе пристают, и тут появляется красавец, который нокаутирует наглеца!
— От ресторанных бабников и мы с Диди тебя защитим…
Блас помолчал и сказал то, из-за чего только и затеял эту беседу:
— Вивиан рассказывала, как вы отвозили домой не стоявшего на ногах самого сеньора Луиса Альберто Сальватьерра! Вот если бы такой человек…
Виктория покраснела, сердито сдвинула брови и встала. И Блас уверился в том, что его подозрения верны. Это отчасти подтвердили и ее слова, сказанные с затаенной печалью и искренней убежденностью:
— Как же было не спасти достоинство этого добропорядочного человека!
— Не кипятись, Виктория. Я никоим образом не подвергаю сомнению достоинство этого уважаемого имени. Просто я хотел привести пример. Человек такого ранга и должен опекать артисток такого таланта, как твой. Прости, если я вторгаюсь в твою личную жизнь…
Виктория вспыхнула:
— Что ты имеешь в виду? На что ты намекаешь? Что еще обо мне наплела Вивиан?
«Пора сворачивать разговор, — решил Блас. — Ишь, как взъерепенилась».
— Виктория! Вивиан слова плохого о тебе не сказала. Наоборот, она души в тебе не чает. Я говорю об одном, а ты слышишь совершенно другое! Останемся друзьями. Не в моих интересах терять такую замечательную артистку. Прости, если я обидел тебя.
Выйдя из кабинета Бласа, Виктория поспешила к выходу и позвонила домой:
— Бегония, как ты?
И впервые услышала в ответ четыре нервных удара!
Конечно, Чоле была права: нога Марисабель была вне опасности. И Марианна нисколько в этом не сомневалась.
— Я тоже была горазда на выдумки, — смеялась Чоле. — Когда мой за мной ухаживал и на другую стал заглядываться, я у себя на постели мужской пояс забыла. Он увидел и стал кипятиться. Пояс-то моего отца был. Но только я ему сразу про то не сказала!
Милая выдумка Марисабель заставила женщин только улыбаться. И конечно, они не стали выдавать свою младшую сестру по женским страстям. Пусть мальчик помучается. Это ему пойдет на пользу.
— Ишь, гулена! И в кого он такой? Разве этому я его учила?
— Чоле, имя этому «гордыня», — отвечала с грустной улыбкой Марианна. — И ему есть на кого походить…
Чоле поняла, о ком идет речь, и впредь до примирения детей запретила себе обвинять Бето в «донжуанстве», даже и добродушно, понимая, что это каждый раз наводит Марианну на печальные воспоминания о размолвках с Луисом Альберто.
Нет, конечно, так не может продолжаться долго. Они будут начеку. Но вмешиваться покуда не станут, пусть все разрешится само собой.
А в том, что все закончится миром, они не сомневались. Заносчивая ревность Марисабель и ревнивое возбуждение Бето явно вели к скорому примирению.
Марисабель чувствовала, что обе матери Бето хотят оставаться нейтральными в ее конфликте с ним.
Джоана отсутствовала. Луис Альберто? Он наверняка сочтет ее жалобы смешными. Близких подруг, кроме Лили, не было. Так ведь и ей не поплачешься: она-то и стала разлучницей!
Вот почему Марисабель стала искать общения с Рамоной.
Глаза Рамоны источали не только житейскую мудрость. Казалось, заглянув в ее глаза, можно было увидеть край света и то, что за ним. Увидеть былое и будущее.
Так оно и было.
Недаром сама Рамона считала себя колдуньей, гадалкой, пророчицей. Когда она впервые почувствовала в себе эту силу, она испугалась.
Не к лицу христианке заглядывать в будущее, о котором ведомо лишь Господу Богу. Но в жилах ее текла кровь народа, чьи дети лишь несколько веков назад всецело доверяли себя и свою судьбу жрецам и прорицателям.
Нет, она не считала большим грехом следовать своему неодолимому желанию — помогать ближним в их душевных и физических страданиях.
Только одно не могла она себе простить: что не уберегла свою Эстерситу и ее ребеночка от гибели.
То, что у Марисабель нога в порядке, Рамона тоже поняла, но по-своему, чутьем. И силой воли заставила девушку первой заговорить с нею, открыться ей.
— Рамона, — попросила ее Марисабель, выглянув из комнаты. — Не сваришь ли ты мне кофе по-твоему?
Рамона варила кофе как все, только добавляла в него то одну, то другую ароматическую травку, как ее учила бабка, отчего кофе получался на диво душистым. Не говорила она только никому, что каждая из трав имела какое-нибудь особое «охранное» свойство: раскрытие тайны привело бы к утрате травой ее силы.
