«Милость Божия да пребудет со мной во все дни жизни моей…»
Во все дни жизни моей. Зу крепко стиснула руку Скотта.
«И найду вечное пристанище в доме Господа…»
У собравшихся, включая представителей прессы, хватило приличия не набрасываться голодными волками на Зу, Скотта и Марисоль, когда те, взявшись за руки, направились к длинному черному лимузину. Зу шла, опустив голову, глядя перед собой в землю и пытаясь не обращать внимания на шум включенных кинокамер. Они сели в машину, шофер закрыл за ними дверцу. Зу откинулась на спинку сиденья и уставилась в тонированное стекло-перегородку, которая отделяла их от шофера. Интересно, когда она наконец сможет поплакать? И сможет ли вообще?
В боковое стекло со стороны Зу негромко постучали. Она посмотрела на Марисоль — подруга молчала. Стук повторился. Зу глубоко вздохнула и нажала кнопку. Тяжелое тонированное стекло подалось вниз примерно на два дюйма и в проеме показалось лицо Фила Клиффорда, адвоката Уильяма.
— Зу? — тихо позвал он. — Ты в порядке?
Зу кивнула, но ниже опускать стекло не стала.
Фил стал нервно теребить кончики своих тонких серых усиков.
— Как ты думаешь, когда мы сможем поговорить?
Зу посмотрела на его рот — нижние зубы были попорчены никотином. Она всегда недолюбливала Фила Клиффорда и не доверяла ему.
— А зачем? — спросила она.
— Нам необходимо прояснить кое-какие вещи. Я говорю о завещании Уильяма. О его делах.
— Нет.
Фил Клиффорд удивленно повел своими белесыми бровями.
— Не сегодня, — поправилась Зу. — Завтра, если так нужно.
— Отлично. Мне приехать к вам в Седар Блаф?
— В два часа.
Зу не дала ему больше сказать ни слова и, вновь нажав кнопку, закрыла окно.
Лимузин тронулся с места. Почему так медленно? Видимо, из-за того, что дорога забита людьми, присутствовавшими на похоронах, и их машинами. Зу не хотелось их видеть.
— Он тебе не нравится? А, мам?
— Да, милый. Не сказать, чтобы уж очень нравился.
— Думаешь, от него стоит ждать проблем?
— Проблем? Нет, проблем, думаю, от него не будет.
— Ну, я имею в виду завещание папы и все такое. Мне кажется, что с этим могут возникнуть сложности.
Зу подумала, что четырнадцатилетнему мальчику еще рановато интересоваться подобными вещами.
— Не вижу оснований для беспокойства, Скотт.
Он будто задумался над ее словами, а потом сказал:
— Просто я знаю, что когда умирает состоятельный человек, вокруг его денег всегда потом возникают сложности.
Зу улыбнулась:
— Не обязательно. Я уверена, что твой отец обо всем позаботился.
Машина повернула за угол и увеличила скорость. «Слава Богу, — подумала Зу, — кажется, выбрались наконец с кладбища».
— Мам?
— Что?
— Ты собираешься продать Седар Блаф?
Скотт имел в виду их особняк из дерева и стекла с верандами на разных уровнях, крылья которого раскинулись далеко в стороны. Он укрылся в холмах и выходил окнами на каньон. Скотт родился в Седар Блаф и другого дома в своей жизни не знал. Ему не пришлось жить на снимаемых квартирах. Он не имел понятия о том, что такое бедность.
Зу взглянула на Марисоль. Глаза старой подруги излучали тепло, поддержку. Зу легонько похлопала Скотта по руке:
— Давай пока не будем об этом, милый, хорошо?
Впрочем, именно в ту минуту Зу бранила себя за то, что никогда не интересовалась делами и финансами Уильяма. Поэтому сейчас она даже приблизительно не знала размеры их капитала, его состояние и надолго ли его хватит. Она сложила руки поверх своей черной сумочки, лежавшей на коленях, и закрыла глаза. Сейчас ей хотелось самых простых вещей: принять горячую ванну, выпить чашку чая и, возможно, поплакать наконец.
— Мам?
У Зу еле заметно вздрогнули плечи. Она молила Бога о том, чтобы Скотт помолчал хоть несколько минут.
— Что, милый?
— Я вот думаю…
— О чем?
— Ну… Может быть, это глупо, конечно…
— Я тебя слушаю.
— Да, собственно, ничего такого. И я не хочу, чтобы ты из-за этого беспокоилась. Просто интересно, вот и все.
Зу подняла вуаль с лица и протерла глаза.
— Что такое, Скотт? — спросила она, надеясь, что ей удалось скрыть нетерпеливые нотки в голосе.
— Возможно ли… Ну, существует ли, в принципе, вероятность того, что…
Что за колебания? Это было не похоже на ее сына.
— В чем дело, Скотт?
— Ну, просто интересно: не передается ли такая вещь, как самоубийство, по наследству?
Зу показалось, что у нее замерло сердце. Она взглянула на Марисоль. Старая подруга была поражена не меньше ее самой.
— Что за глупый вопрос! — наконец сумела проговорить Зу.
— Я ведь как рассуждаю… Папа — мужчина. Я тоже… Точнее, почти мужчина. И вот я подумал, а что будет, когда я стану старше? Нет ли вероятности того, что… В конце концов ведь многие вещи передаются по наследству. Говорят, что алкоголизм, например. Наркомания. Ну и все такое. И вот папа совершил самоубийство… Я и подумал…
Он затих, не договорив. Зу потрясенно уставилась на Марисоль, надеясь, что подруга скажет что-нибудь, найдет те слова, которые не могла найти она, Зу. У Марисоль был настоящий талант сглаживать острые углы и разряжать обстановку. И делала она это с поразительным спокойствием и легкостью, словно мяла мокрую глину на гончарном круге.
Марисоль прикусила губу.
— Скотти, — проговорила она. — Думаю, тебе не стоит беспокоиться об этом. Твой отец… У него были проблемы, о которых нам ничего не известно. Ты не отождествляй себя с ним. У тебя свои чувства, своя реакция на жизненные обстоятельства. Ты другой человек. И потом не забывай, — добавила она, ласково подмигнув, — половина всего, что в тебе есть, пришло от матери.
Зу отвернулась к окну, делая вид, что любуется залитыми ярким весенним солнцем калифорнийскими пейзажами, убегавшими назад. Но на самом деле она боролась с дурнотой, которая появилась вместе с мыслью о том, что в один прекрасный день, возможно, уже скоро, ей придется, наверно, рассказать сыну всю правду. И эта мысль причиняла боль.
День выдался туманный. На землю словно опустилась серая вуаль. Такая погода была типична для города, но туман редко доходил до холмов, на которых раскинулся Седар Блаф. Зу стояла на веранде, обхватив себя руками, и обозревала долину. Она не понимала, отчего ей так зябко. Ветра вроде не было. Собственно, у нее вообще было такое ощущение, будто ее окружает вакуум.
После того как полиция увезла тело Уильяма, Марисоль пыталась уговорить ее покинуть дом на некоторое время. Переехать в отель, куда-нибудь, лишь бы не оставаться в Седар Блаф. Она говорила, что продолжать сидеть в том доме, где застрелился Уильям, просто глупо. Марисоль была другом Зу, лучшим другом. Но несмотря на то, что все эти годы она была рядом, ей так и не удалось понять то чувство благодарности и любви, — да, можно было сказать и так, — которое Зу испытывала к Уильяму.
