я точно знаю, как хочу я, чтобы это выглядело. В моей голове уже сложилась картинка, и я не успокоюсь, пока не воплощу ее в жизнь, хотя бы на мониторе своего рабочего ноута.
Пока зал в ужасном состоянии — на полу прогнивший от времени паркет столетней давности, мелкие дощечки, потерявшие свой натуральный цвет, уложены «елочкой». Два яруса окон по стенам. Нижний — огромные, которые должны пропускать много света, но в части из них побиты стекла, часть заколочена фанерой. Верхний ярус сохранился на порядок лучше. Ровные, аккуратные окошечки высоко под сводчатым потолком, с которого свисают крюки под люстры. На одном даже висит нечто. Люстрой эту конструкцию назвать невозможно, но я, по крайней мере, вижу образ, на который можно ориентироваться. Прямо напротив входа на противоположной стене под потолком огромное круглое витражное окно в виде цветка — блики цветного стекла падают в центр зала на посеревшую крышку некогда белого рояля.
Фрески тут тоже есть. В отвратительном состоянии. Чтобы понять можно ли их спасти, нужно будет прийти сюда еще не раз и постараться разобраться. Они расположены в нишах между окнами и обрамлены местами раскрошившимся барельефом.
— Это будет небыстро и дорого, — наконец говорю я.
— Может, откажешься? — с надеждой спрашивает Глеб.
— Нет. — Я качаю головой. — А ты? Разве ты не хочешь увидеть этот зал таким, каким он должен быть? С сияющим светом люстр, полированным паркетом цвета белого дуба или золотистого ясеня? С белоснежными колоннами, окнами, в которые льется солнечный свет? С фресками, которые сияют красками? Почему нет?
— Потому что это будет другой зал, — говорит он и уходит не прощаясь.
— Ну и дурак, — бормочу себе под нос и достаю фотоаппарат. Впереди меня ждет очень много работы.
Я торчу в старом корпусе почти до трех дня, точнее, до тех пор, пока меня не находит тут Никита.
— Я думал тебя сожрал Глеб, — замечает парень от входной двери.
— Хрен ему, — бухчу я и доделываю последние кадры. У меня теперь достаточно информации и можно садиться за работу. Этому я и собираюсь посвятить оставшуюся часть дня.
— Меня послали за тобой, чтобы пригласить к столу. Уже накрыли обед. Но я бы на твоем месте потерялся.
— Почему? — удивляюсь я, чувствуя, как желудок сжимается от голода. Он точно был против того, чтобы пропустить обед. Работать голодной я решительно не любила.
— А там приехала папина сколопендра, — поясняет Ник, презрительно скривившись. — Есть с ней в компании… буэээ.
— Ник, — я откладываю фотоаппарат. — А сколопендра — это ведь не твоя мама. Прости, если я вдруг лезу не в свое дело.
— А забей, — отмахивается парень. — Моя мать тоже сколопендра. Видимо, отца на других, в принципе, не тянет. Она меня родила в семнадцать, и оставила папочке. Это нанесло ему душевную травму.
— Он плохо…
— Нет. Он относится ко мне хорошо, если ты об этом. Ко мне все относятся хорошо, даже слишком. Как же единственное деточко, да еще мальчик. Папина гордость, дядина радость. Отдушина бабушки с дедушкой. — Ник ржет. — Просто с тех пор, как очень незапланированно появился я, папа превратился в человека, который контролирует все. Ты бы видела его Кристину! Впрочем, о чем я? Ты еще увидишь его Кристину. Вот нехорошо так об отце, но мне кажется, если бы он не боялся, что его оборжут Макс и Глеб, он бы завел себе вместо любовницы резиновую куклу. По крайней мере, Кристина от нее мало отличается, особенно если сидит и молчит. Ну а если говорит… — Ник закатил глаза. — То выглядит еще тупее.
— Ты ее не любишь, — констатирую факт я.
— Знаешь… — Он ерошит свои густые волосы. — Нелюбовь и любовь — это такие сильные чувства. Вот я папу люблю, бабушку с дедушкой. Даже Глеба по-своему, хотя он мудак. А Кристина просто резиновая кукла. Очень странно не любить вещь, даже если она разговаривает.
— Тебе не кажется, неправильно называть женщину вещью? — интересуюсь я, чувствуя неприятный укол. Вполне возможно, это обычное отношение в этом царстве богатых мужчин, но Ник поясняет свою позицию.
— Лик, вот ты женщина, а она говорящая кукла. И это не я так к ней отношусь, это она потратила много времени, денег и сил, чтобы стать такой. Потому что некоторым богатым мужчинам с душевной травмой не нужна женщина, им нужна резиновая кукла.
— Скажи мне, почему ты такой умный? Тебе же только восемнадцать.
— Гены. — Он пожимает плечами. — Слава богу, не мамины.
— Ладно. — Я отмахиваюсь. — Пошли смотреть на твою сколопендру.
— Минуточку! — Ник поднимает палец. — У меня свой сколопендры нет. Эта папина.
— А хочется?
— Сколопендру? — Ник внезапно внимательно смотрит мне в глаза. — Неа, у меня пока нет душевных травм. Мне пока нравятся милые и обычные девушки.
— Дай бы бог, чтобы так и осталось, — смеюсь я и плавно обхожу парня, который пытается приобнять меня за плечи. Нет уж! Мне не нужен еще один Лисовецкий, пусть еще и недорощенный до гордого звания мудака. И уж точно я не хочу стать той, кто нанесет ему душевную травму и отвернет парня от девушек в сторону сколопендр. Интересно, а Глеб предпочитает девушек или сколопендр? И кто в его градации я?
Глава 6
Признаться, мне совершенно не хочется обедать в компании Лисовецких и сколопендры, но, увы, ни одного весомого аргумента, чтобы отказаться, я найти не могу. Можно сказать, что я не голодна, но это наглая ложь и мой живот протестующе урчит. А ведь я даже не озвучиваю эту мысль! Поэтому приходится покорно плестись за Ником в столовую.
— Вы долго, — припечатывает Лисовецкий старший, и я чувствую себя ну примерно на уровне Ника — нашкодившей девочкой с двумя косичками, которую отчитывает строгий папа. Эх, нелегко живется парню в этом сосредоточении тестостерона, который давит со всех сторон.
— Лика доделывала снимки, — отмахивается Ник совершенно неподобострастно и без каких-либо признаков страха или раскаяния. Кажется, он даже не замечает ни недовольного тона, ни напряженной атмосферы. На его лице застыла тень абсолютного пофигизма. Наверное, только с таким отношением тут и реально выжить.
