растянувшимся на полу Соболевым.
— Что? — спрашивает устало, не открывая глаз.
— Чего ты добиваешься?
— Добиваться я ещё даже не начал… — бормочет невнятно и слабо улыбается, — но, чувствую, что придётся.
— Тимур, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не начать тебя пинать. И то только потому, что не хочу, чтобы сын считал, что насилие — это нормально.
— Насилие в семье — вообще не нормально, согласен.
— А, так ты в семью поиграть решил? — усмехаюсь, делая шаг назад. — Заскучал? Хочется новых ощущений? Или сорокалетний ловелас в глазах бизнес-партнёров выглядит несолидно?
— Сына не пора укладывать? — демонстративно зевает, а я язвлю:
— Мой сын, когда хочу, тогда и укладываю.
— Ну, права голоса у меня нет, спорить не буду… но и глаза на месте, хоть сейчас и закрыты.
— О чём ты? — пытаюсь прикинуться идиоткой и начинаю грызть нижнюю губу в очередном паническом припадке.
— Завтра, Дин… — слабо стонет в ответ, — всё завтра.
— Если ты намекаешь, что Ромка от тебя — ты заблуждаешься!
— Диана! — рычит и садится, широко распахнув глаза. — Все ваши хитрости — полная туфта, это ясно? Я прекрасно знаю, что аборт ты не сделала, что день рождения сына — двадцать пятое мая! Я сделал чёртов тест на отцовство ещё до твоей выписки из роддома, чтобы убедиться, что он мой! Не лечи!
— То есть, — вношу ясность, проглатывая ком в горле и пытаясь не расплакаться от горечи и обиды, — ты знал, что я от тебя родила, наверняка, стопроцентно, но… — говорить дальше уже просто не получается. Нижняя губа дрожит, сын на руках начинает волноваться и капризничать, но поставить точку всё равно нужно. Начинаю переодевать Ромку, слегка успокаиваюсь и говорю: — Дом с удобствами. Ко мне не подходишь, к ребёнку — тем более. В идеале, если он вообще не будет тебя видеть, достаточно того, что он называет папой одного чужого дядю, — в ответ давящая тишина и пристальный взгляд. Не вижу. Чувствую. — Это ясно?! — повышаю голос, не поворачивая головы.
— Как день.
9
Десять человек по периметру и двое в доме, один у главного входа, второй — у выхода на задний двор. Мне милостиво позволено покидать территорию, но, разумеется, одной, чего я, разумеется, не делаю. Выглядит, может, и заманчиво, но больше похоже на билет в один конец.
Завтра будет неделя, как мы здесь. С тоской думаю о том, что пропустила первый день рождения сына, как настоящий, так и вымышленный. Ни тебе воздушных шаров, ни красочных растяжек, ни большого красивого торта с фигурками из мастики, которую сыну нельзя, а я терпеть не могу.
Помимо охраны в доме ошиваются повар, уборщица и няня, которую к ребёнку я не подпускаю, да и готовлю сама. Соболев уходит рано утром, появляется поздно вечером или в ночи, трезвый и злой. Смотрит волком, разговоров не начинает, пару раз украдкой проходил в спальню и долго стоял над кроваткой сына, пока я не начинала ворочаться «во сне». То ли в самом деле какие-то чувства шевельнулись, то ли проверяет сохранность своего актива — хер пойми, я на всякий случай не впечатлилась, но его присутствие рядом вносило такую сумятицу в душу, давало такую надежду, что хотелось зажмуриться и очнуться два года назад. Когда я сказала ему, что беременна, он ахренел, сдрейфил, но не сбежал. А теперь… этого времени и этого момента уже не вернуть. Если только…
— Твою ж сука мать… — тяну тихо, но вслух. Охранник косится на меня, а я спрашиваю громко: — Какое сегодня число?
— Третье, — отвечает, сверившись с телефоном. — А что?
Какие все любопытные!
— За квартиру заплатить забыла, — отвечаю, скривившись.
А теперь считаем… задержка три дня. Последние две недели секса вообще не было, перед этим — Соболев, до него в этом цикле с Артёмом ничего не было. Зараза плодовитый! Как умудрился-то вообще?! Ещё с кесарева чуть больше года, небезопасно…
«А решение-то ты уже приняла, да?» — хмыкает внутренний голос, а я тяжело вздыхаю.
Время ещё есть. Надо убедиться и выяснить, какого чёрта происходит, после этого… забрать маму и уехать подальше. Аборт я сделать не смогу. Не от него.
— Да ну какого ж… — бормочу обречённо и слышу, как к дому подъезжает машина.
«Рано!» — встрепенулся внутренний голос, а я скривилась: и это рано и то не к месту.
Сделала хмурое лицо, всучила Ромке половник, чтобы задобрить, но ретироваться не успела: входная дверь открылась.
— Не дурно! — слышу родной голос и по телу разливается приятное тепло.
— Ба-ба-ба! — радуется сын и несётся встречать, размахивая половником.
— Счастье моё! — тянет мама певуче, а я выхожу в просторную прихожую и вижу, как Соболев треплет по волосам Ромку, а тот отдаёт ему кухонную утварь, чтобы вцепиться в бабушку.
— Давно я его в руках не держал, — фыркает Тимур, — спасибо, мужик!
Я сурово хмурюсь и подхожу.
— Сынуль, помаши дяде ручкой, он уже уходит, — говорю ласково, сын машет, а Соболев стискивает зубы с такой силой, что заостряются скулы.
— На два слова, — говорит, не разжимая челюсти. Подхватывает меня под локоть и тащит за собой в гостиную.
— Ромка тут босой бегает, — говорю язвительно, намекая на то, что он не разулся, но он не реагирует.
Закрывает за нами распашные двери, толкает меня к стене, сверкая глазами от злости, берёт
