выбирали длинные выходные и куда-нибудь летали. В Рим, Вену, Венецию, Стокгольм. А куда он ездил с тобой? Он в Москву тебя с трудом вытащил. И теперь перебрался в это захолустье. Он! — взмахнула она рукавами, словно Василиса Прекрасная. Того и гляди или озеро с лебедями наколдует, или обглоданной костью в лоб залепит. — Человек, покоривший мир. Человек, который говорит на пяти языках и, наверное, ещё столько же понимает. Человек, которому открыты все двери. Чья компания стоит больше миллиарда долларов. Вадим Воскресенский! Сидит в тайге, в жопе мира и неизвестно чего ждёт, потому что ты не оставила ему выбора.
— Я не оставила?! Я его сюда не звала… — начала было Ирка, но Вероника перебила.
— Господи, да заткнись ты! Что он вообще в тебе нашёл? Грубая, необразованная деревенская баба, которой ничего не интересно, кроме пожрать и потрахаться. Да, красивая. Но насколько ещё хватит твоей красоты? На год, на два? А что потом?
— Тебе не всё равно? — скривилась Ирка.
— Будешь? — вдруг спросила Вероника, достав из кармана манто сигареты.
— Нет, — мотнула головой Ирка.
— Не возражаешь? — достала та из того же кармана зажигалку.
— Да мне будет по хер, даже если ты застрелишься.
Вероника закурила. Её хватило всего на пару затяжек, а потом снова понесло.
— Ты рушишь всё, к чему прикасаешься, — закончила она свою эпическую речь.
Ту самую, где было:
Ты проклятье! Злое проклятье. Отрава. Порча. Ты врёшь мужу. Ты разрушила Вадима. Ты отравила жизнь Борису.
Когда дошло до откровений о Борисе Воскресенском, Ирка ей снова возразила:
— А при чём здесь Борис? С Борисом у нас ничего не было и не может быть.
— Ну почему же не может, — засмеялась ей в лицо чёртова стерва. — Вадим тебя как раз понял бы. Он семь лет с этим жил. Семь лет думал, что ты воспитываешь его брата, а не сына. Он почти смирился. Почти принял. Почти перестал тебя ненавидеть. А потом ты взяла и всё испортила: оказалась лучше, чем он о тебе думал.
— Да, люди часто разочаровывают, — усмехнулась Ирка.
Она и не подозревала, сколько злобы может таиться в хрупкой нежной девочке, что, казалось, заглядывала Воскресенскому в рот. А может, это было сиюминутное: Вероника искала виноватых, а Ирка как никто на эту роль подходила.
— Только не носись с ним как с больным щенком, — высказав всё, что так долго копила, закончила Вероника, возвращаясь в дом.
Ирка хмыкнула.
— Да пошла ты со своими советами!
— Только учти, он не такой, как был, — словно не слышала её Вероника. — И не такой, каким кажется. Каким бы ты его ни знала, Вадим изменился. Такие перемены не даются легко, но он стал другим. Смелее, злее, опаснее, — сверлила её взглядом Вероника. — Чем труднее ему будет, тем упрямее он будет добиваться чего хочет, — словно предупредила она. — А всё, чего он хочет — это не ты, а отомстить тебе.
Вероника ушла. А не на шутку разгулявшийся снегопад вдруг вытолкнул в круг света от фонаря Петьку.
— Плохо же она тебя знает. Только не носись с ним как с больным щенком, — зло передразнил он. Зло хрустнул сжатыми в кулак пальцами, словно собрался кого-то бить. — А сама-то! Поджала бы лучше хвост, а не умничала.
— Давно тут стоишь? — протянула к нему руки Ирка.
— Достаточно. Лживая сука! — разорялся он.
— Почему лживая? — удивилась Ирка.
— Потому что врёт, — зло сплюнул Север. — О том, что наставила Вадику рога, она тебе рассказала? — Ирка округлила глаза. — Так и думал. Она ему изменила, Ир. Но тебя зато учит жизни, коза облезлая.
— Как изменила? С кем?
— Да какая разница! — отмахнулся Север. — Вроде с бывшим. У Вадика оказались с ним какие-то дела, он его пригласил на встречу, а потом они…
«Пригласил? Сам?! Оказались дела?» — обомлела Ирка, не веря своим ушам, тряхнула головой.
— Не понимаю, ты-то чего злишься? — смахнула с Петькиных волос снег.
— Точно не понимаешь? — подтянул её к себе Север.
И был прав: понимала — один из оборонительных рубежей пал.
Но что-то ей подсказывало, не просто пал — Вадик его устранил…
Ворочаясь на полосатых простынях с отметкой РЖД без сна, Ирка думала о Вадиме.
Она спросила его потом про аварию. Про измену жены спрашивать не стала, побоялась, не смогла, да, собственно, и Петька с ней поделился не для того, чтобы она тут же всё выболтала Вадиму. А про аварию спросила:
— Ты сам?
— Конечно, нет, — ответил Вадим. — Глупо пытаться покончить жизнь самоубийством на спортивном треке. В машине, специально оборудованной на случай аварии рамами жёсткости и дополнительными привязными ремнями. Уж точно я бы выбрал что-нибудь понадёжней, чтобы умереть, а не остаться инвалидом. Обречь себя до конца жизни на памперсы и инвалидное кресло — я, конечно, идиот, но не настолько же.
— Что же тогда случилось?
В морозном воздухе от их дыхания оставались прозрачные облачка.
Ирка привезла Андрея на музыкальные занятия, Вадим должен был забрать. В сквере у музыкальной школы они и прошли прогуляться, пока Андрей на радость или ужас преподавателя играл разученный за вечер ноктюрн Шопена в собственной обработке.
— Я просто не справился с управлением. Было скользко и ни хрена не видно, — пожал плечами Вадим. — Но я искренне благодарен за эту аварию провидению. Она помогла мне многое переосмыслить, на многое взглянуть другими глазами и, наверное, измениться.
«Измениться настолько, чтобы подложить жену к бывшему?» — подумала она тогда.
Да, он действительно многое переосмыслил. И сильно изменился. Говорят, этот процесс не имеет никакого отношения к возрасту, но он стал взрослым. А она?
Ирка вспомнила, как он гнал однажды по трассе. Как вспыхивал порохом, стоило другому мужику оказаться в зоне её видимости. Как ревновал её к Северу, к отцу, к каждому столбу.
А она… скучала по его ревности.
Определённо её надо было сжечь на костре. Повесить, как чёртову Эсмеральду. Он прошёл такой трудный путь, прошагал как паломник, принял свою схиму, выдержал испытание своей женитьбой, её замужеством, отцовством, выполнил все обеты, что дал, а она… она любила его пороки.
— Ты любишь
