Ох ты ж репейные колючки!
Клянусь, я и не думала ни о чем таком, оно все вдруг вырвалось на свободу совершенно внезапно.
И вдруг оказалось, что все эти дни с выключенным телефоном это самоедство тлело где-то в глубине моего подсознания, чтобы сейчас обрушиться на Антона.
Я замолчала, глубоко пораженная масштабами рефлексии.
А Антон… его глаза становились все более квадратными с каждым моим словом, а на лице проступало… недоверие, что ли?
А потом он вдруг улыбнулся, и я снова разучилась дышать.
Нет, в нем не было легендарной ослепительности старшего брата, но это была изумительно искренняя и открытая улыбка, без фальши и двойного дна, без натянутости и искусственности.
Улыбка, которая не превратила его в неземного красавца, чудес не бывает, но заставила напрочь забыть о несовершенствах и неправильностях его лица.
И тут он отчебучил вот что: медленно встал, сделал шаг ко мне и целомудренно прикоснулся прохладными губами к моей щеке.
Меня как будто хлестанули по лицу крапивой.
Онемев, я заторможено наблюдала, как он возвращается на свое место.
Такой церемонный, такой плавный.
— Что это было? — потрясенно спросила я.
Антон все еще улыбался.
— Не знаю, — сказал он. — Благодарность? Я уж и не помню, кто и когда задумывался в последний раз о моих удобствах и задумывался ли вообще?
— Перестань прибедняться, — взмолилась я, схватилась за вилку, выронила ее, и она запрыгала по полу, звеня. — Так я чувствую себя еще хуже.
Он наклонился и поднял вилку. У него были густые волосы с легкой проседью, а Алеша начал лысеть, а не седеть. Любопытно.
— В любом случае, — заметил он, убирая вилку подальше от остальных приборов, чтобы отдать ее позже официанту, — очень мило с твоей стороны обругать саму себя,
Мирослава. Свежо.
А можно специально для него выпустить специальный закон, который запрещал бы Антону произносить мое имя? Он словно перекатывал его во рту, как карамельку.
От этого на языке появлялась тягучая сладость.
— Беда в том, — сказала я, — что я совершенно не чувствую в себе порывов исправляться к лучшему. Мне не хочется становиться удобнее, даже для того, чтобы упростить жизнь своему мужу или его брату.
Он кивнул.
— Я завидую тебе, — проговорил Антон спокойно. — Быть неудобным куда проще, чем удобным.
Это было бы смешно, серьезно.
Но почему-то получилось очень грустно.
— Все дело в любви и нелюбви, — авторитетно сообщила я, открывая меню. — Ты, очевидно, любишь брата и племянников, поэтому всегда спешишь на помощь, как Чип и Дейл. Я, очевидно, люблю тишину и покой, поэтому предпочитаю свой дом. Алеша, очевидно, больше всего любит увиливать, поэтому он научился ловко прикидываться беспомощным. Каждая придворная карта в этом раскладе занимает свое место. Ты, как король мечей, из нас самый ответственный.
К нам подскочил официант — идеальная выправка, профессиональная улыбка.
— Мне, пожалуйста, борщ, — я захлопнула меню, так и не прочитав, что там написано, — с пампушками и салом. И рюмку водки, пожалуйста.
Антон, изучавший меню с таким вниманием, будто там раскрывались все тайны вселенной, закашлялся.
— Стейк из говядины, — выдавил он из себя, — с овощами-гриль. И эспрессо, пожалуйста.
Официант принял у него поднятую с пола вилку и умчался.
— Король мечей? — тут же спросил Антон. — И что это значит?
— Что далека дорога твоя, далека, дика и пустынна, — мне не хотелось углубляться в эту тему, и я поспешила свернуть в другую сторону: — Так что, Арина пока живет у тебя? Куда ты ее пристроил на этот вечер?
— Отправил с Лизой в аквапарк. Арина — славная девочка, но не может же она вечно не разговаривать с матерью, так что я надеюсь, что все закончится семейным примирением. Перед аквапарком, знаешь ли, ни один ребенок не устоит.
Славная девочка?
Ну, если вы предпочитаете огнедышащих драконов вместо котиков.
— Так для чего этот ужин, Антон?
— Вряд ли я способен переварить три часа искусства на голодный желудок, — хмыкнул он. — А раз уж ты так удачно вписалась в легион жен, которые перебрасывают на меня проблемы вашего ненаглядного Алеши, то добро пожаловать в семью, Мирослава.
И он отсалютовал мне стаканом с водой.
Прозвучало обидно. Если он на меня все-таки злился за то, что я ушла с радаров, то зачем надо было целовать меня в щеку?
Если не злился, то зачем было нас всех равнять под одну гребенку?
Как будто мы, жены, были друг другу клонами.
Хотелось завопить, что я не такая, как все они.
Они — манипуляторки и эгоистки, а я вольный дух, свободный от скучных обязательств, но правда в том, что я была точно такой же.
Женщина, которая приходила к Антону с просьбами. Пусть они и не касались лично меня, но все же, все же.
А с другой стороны — он сам себе верблюд. Взвалил на себя чужую поклажу, плюется, но тащит. Еще и гордится, наверное, собой — ах, я такой благородный. Нет, милый мой, ты обычный вьючный верблюд.
А ведь еще с другой стороны — кто-то должен тащить. Нам всем выгодно, чтобы Антон оставался верблюдом.
— Думай, что хочешь, — вяло произнесла я, закружившись во всех этих концах света. Стрелка моего внутреннего компаса вертелась как бешеная, накручивая разные неприятные мысли. — В конце концов, совершенно не важно, какой ты меня видишь. Наше будущее так или иначе предопределено.
— И какое оно? — скептически уточнил он.
— Кто читает книгу с конца?
— Ты, Мирослава.
И снова карамелька растаяла на языке.
Остро-сладкая барбариска.
Вернулся официант с подносом еды.
Я молча наблюдала за тем, как ловко он расставляет тарелки.
— Ты же не веришь в мои предсказания, — затопив карамельку водкой, напомнила я.
— Зато ты в них прям уверена. Это пугает, знаешь.
— Знаю, — согласилась я, — сама напугана.
Он сидел, откинувшись на стуле и не прикасаясь к еде. Кофе остывал, забытый.
А вот мой борщ был очень вкусным — в меру горячим, наваристым, острым.
Только есть его под таким пристальным взглядом было неловко.
— Почему-то, — сказал Антон, — я никогда раньше не видел, чтобы женщины заказывали в ресторанах суп.
— Это потому что, наверное, обычно ты водишь женщин по ресторанам на свидания, — сообразила я. — А на свиданиях вечно заказывают что-то вычурное, карпаччо там или креветок, или стейк…
И замолчала, опустив глаза в его тарелку.
Ну что я несу.
Прозвучало так, будто я думала, что он пригласил меня на свидание?
Как намеренная провокация?
Как флирт?
Да нет, не прозвучало.
Ведь я выглядела человеком, который шел себе спокойно прямиком из прошлого и на минутку заскочил перекусить борща после долгого пути сквозь века.
Шапокляки не флиртуют.
И опять — выразительное молчание и пронзительный взгляд.
Ветер раздувал его пиратские паруса, а треуголка сползла на одно ухо.
Из потрепанного мужчины в мешковатом костюме Антон на глазах оборачивался романтическим персонажем.
Вот дает.
Просто оборотень какой-то.
— Гадание по выбору блюд? — насмешливо обронил он, пытаясь сгладить мою неуместность.
Ради этого Антон даже взялся за приборы.
Руки у него были красивыми, с тонкими запястьями и длинными пальцами.
— А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб? Я, милый мой, на чем попало не гадаю. С тобой говорит мой жизненный опыт. Я была, чтобы ты знал, на трех настоящих свиданиях и еще помню, как там и что происходит.
— Целых три настоящих свидания, — с непередаваемой интонацией протянул он.
В этой композиции основным аккордом выступала ирония, в базовых нотах числился легчайший аромат растерянности, в послевкусии слышалась растроганность.
— Невероятно богатая личная жизнь, — закивала я, — три свидания с тремя разными мужчинами. На повторное почему-то никто не отваживался.
— Может, все дело в том, что ты и тогда раскладывала карты?
