два года назад. Так что спалиться и без проги не так уж просто, наверное. Но лучше перестраховаться.
Хмыкнув, Антон откладывает телефон, смеряет меня пристальным взглядом и вкрадчиво интересуется:
— С какой стати я буду покрывать твою ложь?
Мне кажется, или у него во взгляде появляется опасный блеск?
Сглатываю, призывая себя сосредоточиться. Я ведь уже решила, что с Антоном вполне реально договориться, и вообще он вполне неплохой парень.
— Ну пожалуйста, — мягко прошу и даже просительно улыбаюсь. — Это очень важно, ты же слышал, — слегка иронизирую над собой.
Антон не улыбается в ответ. Но мою последнюю фразу всё же не оставляет без внимания:
— Милые у вас отношения, — кривит губы, бросая на меня насмешливый взгляд. — Доверительные.
Мне вроде бы не должно быть дела до этой скорее поверхностной характеристики от человека, который нас с папой не знает, но отчего-то задевает. Я ведь вообще-то почти впервые папе соврала. Такие разы по пальцам перечитать можно, и каждый имеет весомую причину.
— Ты не понимаешь, просто… — начинаю, и тут же осекаюсь. И что я ему скажу?
Но Антону моя заминка явно не по душе. Даже такого начала ему хватает, чтобы уцепиться и потребовать пояснений:
— Что? — спрашивает с нажимом, даже настойчиво. — Если ты уж просишь меня вмешаться, обрисуй причину.
Прикусываю губу, колеблясь. Но недолго — Антон спрашивал так, будто ему важно знать. По непонятным мне причинам, но тем не менее. Значит, вопрос принципа, придётся ответить.
Да и что теперь скрывать, когда я и так врала перед ним? Постыдное он уже слышал, почему бы и личное не раскрыть следом? Ведь не такая уж тайна же. Пусть я это мало с кем обсуждаю, только с подругой одной.
— После смерти мамы папа слишком меня опекает, — тяжело вздохнув, признаюсь, не глядя на Антона. — Поэтому я и захотела общагу, мне не хватает свободы. Еле убедила его дать мне немного больше самостоятельности, но с условием, что на выходные я к нему. А если он увидит меня такой… — показываю на свои ноги и горько усмехаюсь. — Боюсь, больше мне свободы не видать.
На какое-то время повисает пауза, во время которой я почему-то не решаюсь посмотреть на Антона. Но чувствую, что он смотрит на меня. От этого немного не по себе. Или от того, что открылась ему?
— Жаль насчёт твоей мамы, — его голос звучит непривычно мягко.
Так, что я всё-таки смотрю на Антона. Выдерживаю его спокойный взгляд своим, каким-то образом поддержку в нём устраиваю. И дальше говорить проще становится:
— Да, это было тяжело. Особенно папе, мне тогда было десять.
— В десять тоже многое понимаешь, — возражает Антон так, будто точно знает, о чём говорит.
И теперь уже меня подмывает спросить о его прошлом. О том, откуда такие выводы. И что он имел в виду спрашивая, противно ли мне его происхождение… Какие тайны скрывает этот парень? Он ведь только с виду жёсткий, а на деле человечный. Иначе бросил бы меня.
Вспоминаю про гонки — это был способ заработать?
Но спрашивать обо всём этом я не решаюсь. В конце концов, мы друг другу чужие. Я уже воздвигла стену между нами.
— Так ты поможешь мне? — просто уточняю.
Антон тоже перестраивается. Вместо задумчивого его взгляд снова становится забавляющимся.
— Какой мне с этого толк?
Неожиданный ответ. И это после его сочувствия моей ситуации?..
— Я ведь рассказала причину, — осторожно напоминаю.
— Я не говорил, что в таком случае выполню просьбу, — не теряется Антон. — Лишь то, что мне стоит знать.
Хмурюсь, не понимая, это он издевается? Я должна просить?
Что ж, к чёрту. Сейчас я готова даже на это.
— Антон… — как можно мягче обращаюсь я, и вдруг кажется, что он слегка напрягается при таком звуке своего имени. — Пожалуйста.
Смотрю ему в глаза, уверенная, что воздействую правильно. Чутьё подсказывает, что мои просьбы на этого грубоватого с виду парня очень даже действуют.
Вот только он остаётся непреклонен.
— Баш на баш, — небрежно предлагает.
И это звучит как последнее слово. Вздохнув, сдаюсь:
— И что ты хочешь?
Антон ухмыляется.
Несколько минут назад уже был готов мысленно послать Юлю нафиг и перестать о ней думать вообще, раз так презирает. Вбивал себе в голову, что поверхностная дура, падкая на пустых мажоров и не более того. Что только красотой своей и цепляла, а этого недостаточно, чтобы так с ума сходить.
Но вот мы остаёмся наедине, вот парочка нелепых случайностей — и я по-дурацки наслаждаюсь ситуацией, обществом девчонки и тем, как она смущается постоянно.
И ладно. Её история о папашиной опеке в какой-то степени оправдывает предвзятость ко мне. Наверное, он ей не только про детдом втирал. Каким-то образом узнал, что я первое время после побега с голодухи кражами помышлял? Не знаю. Неважно это сейчас, когда Юля так забавно напрягается от моей ухмылки вместо ответа на вопрос, чего я хочу.
А хочу я многого. И, пожалуй, отказываться от этой мысли не буду. Хотя не удивлюсь, если меня сейчас снова швырнут в реальность, где я этой девчонке омерзителен и лишь глупо бьюсь башкой о непробивную стену.
Поэтому пускай Юля сделает это сразу. Помнится, некоторое время назад она предпочла без трусов через кусты пробираться, лишь бы меня не целовать. Теперь поставлю принцессу перед более трудным выбором. Либо не отвертится, либо во всех смыслах пойдёт нафиг — вместе со всеми разборками с папашей.
Нахрен её жалеть. И так слишком носился с ней весь день и чуть не сдох, когда увидел, как она падает.
Юля, походу, уже не дышит. Ощутимо нервничает с каждой секундой, а может, уже и минутой моего молчания. Но не решается переспросить. То кидает на меня опасливые взгляды, то смотрит в сторону.
— Поцелуй, — наконец, обрываю её мучения. Хотя, скорее всего, лишь усиливаю. Зачем-то снова ухмыляюсь. — Нормальный, в губы и по-взрослому.
Юля довольно шумно вздыхает и
