— И когда ты их взял? — Тамара остановилась, задрала голову и настороженно уставилась в его лицо. Его лицо было чрезвычайно самодовольным, но глаза все-таки слегка убегали в сторону.
— Ну… еще перед отъездом, — признался Евгений и вдруг заметно смутился. — Малыш, ты не подумай чего, я ничего не планировал, я просто надеялся… то есть я подумал, что мы встретимся… просто так, в театр сходим, что ли…
— В цирк, — буркнула Тамара, отвернулась и пошла, остро ощущая свое одиночество. Черт, как сапоги жмут.
Евгений догнал ее, взял за руку, пошел рядом, заглядывая сбоку в лицо, заговорил виноватым голосом:
— Ну, чего ты рассердилась? Как маленькая, ей-богу… Я же как лучше хотел!
— Я не рассердилась, — сказала она скучно. — Я устала. Ноги болят. И спина. И плеер Наташке я не купила.
— Правильно! — подхватил он с готовностью. — Тебе просто отдохнуть надо! Сейчас в гостиницу — и спать, спать, спать… Ты поспишь, а я пока поброжу, мне еще кое-что сделать надо. Поехали?
— Поехали, — вяло согласилась Тамара. Ей самой больше всего хотелось в гостиницу — и спать, спать, спать… Но он опять все решил за нее, и это было обидно.
Так она и обижалась молчком до самого своего номера, с некоторым сарказмом, удивившим ее саму, наблюдая за Евгением, который с подчеркнутой заботой хлопотал вокруг: раздевал и разувал, растирал ее нестерпимо болевшие ступни, готовил ванну, приволок из буфета большой фаянсовый чайник с вкусно заваренным чаем, распечатал пачку печенья, снял покрывало с кровати, взбил подушку… Дождался, когда она выйдет из ванной, слабая и полусонная, уложил ее в постель, задернул шторы — и ушел. И закрыл ее в номере.
— Ну, это уж вообще, — пробормотала Тамара, услышав, как поворачивается ключ в замке. — Это просто возмутительно, вот что…
Но возмутиться как следует она уже не смогла — сон обрушился на нее мягким белым сугробом, только не холодным, а теплым, душистым, свежим. Ей, кажется, ничего не снилось, кроме самого этого сна — чего-то белого, мягкого, теплого и душистого: света нет, но не темно, много каких-то разных звуков, но тишина, и острое чувство времени, и полная, идеальная безмятежность — да наплевать на время, оно мне неинтересно, я никуда не спешу, и проснусь я тогда, когда захочется, а не за пять секунд до будильника.
Она проснулась за пять секунд до того, как в замке осторожно заворочался ключ, и за эти пять секунд между сном и ключом успела много чего передумать о своей жизни, много чего вспомнить и проанализировать, и даже, кажется, какие-то планы на будущее прикинуть… Но тут ключ в замке заворочался, щелкнул, дверь стала потихоньку открываться — и Тамара моментально забыла, о чем думала. О чем тут думать, в самом-то деле? Евгений сказал, что любит ее… Вот пусть сам теперь и думает, как и что…
Ей понравилась ее логика, она даже засмеялась вслух.
— Проснулась? — радостно спросил Евгений от двери. — А я тут шуметь боюсь… Ох, черт!
В темноте что-то грохнуло, что-то с деревянным стуком упало, что-то мелко рассыпалось по полу и даже вроде бы разбилось. Тамара опять засмеялась: шуметь он боится! А что бывает, когда он не боится шуметь?
— Я свет включу, ладно? — Евгений пробрался в комнату и теперь маячил перед ней в темноте неясным силуэтом. — Ты зажмурься пока… Сейчас я все там соберу. Вот, черт, наверное, поломалось что-нибудь.
Ничего там не поломалось. Чему там было ломаться? В пакетах и коробках, которые он приволок, были: большой стеганый халат с вышитыми широкими отворотами, плюшевые домашние тапочки, толстые шерстяные носки, кожаные рукавицы на меху и хорошие зимние сапоги на низком каблуке. Очень хорошие сапоги, стильные и дорогие. Осенью она перед этими сапогами стояла, наверное, целый час, а потом купила другие — те, в которых мучается второй месяц. Зато те, в которых она мучается, были почти в три раза дешевле.
Она сидела в постели и растерянно смотрела, как Евгений носит из прихожей эти пакеты и коробки и вываливает содержимое ей на колени, а потом пошли мелкие пакетики, и он стал складывать их на тумбочку, а когда тумбочки не хватило — то в кресло.
— Ничего не разбилось, — приговаривал он, собирая с полу в прихожей и сваливая в кресло какие-то пакетики, коробочки, баночки, бутылочки. — Кажется, пирожные немножко помялись. Но это ничего, они хорошо завернуты, мы их и мятые съедим. Съедим, да?
Тамара сидела и молча таращилась на этот филиал оптовой базы, и Евгений наконец заметил ее молчание, остановился посреди комнаты и обиженно сказал:
— Малыш, ты бы хоть примерила, что ли… Или тебе совсем ничего не нравится? А я так старался, выбирал-выбирал, выбирал-выбирал…
— А… э-э… нет, нравится. — Тамара неуверенно потрогала пальцем сдержанно сияющее великолепие немыслимо дорогих сапог, покашляла и испуганно спросила: — Это мне, что ли?
— А кому? Мне, что ли? — передразнил ее Евгений. — Эй, ты чего? Малыш, что с тобой?
— Ничего, — с трудом сказала она. — А откуда ты размер знаешь?
— А я стельку из твоего сапога вынул и в магазине по ней мерил, — заметно гордясь собой, признался он. — Это я правильно сделал?
— Мои сапоги мне маловаты. — Кажется, она говорила совсем не то, что надо, а что надо говорить в таких случаях — она совсем не знала.
— Ну да, я заметил. — Теперь он уже не скрывал гордости. — У тебя ноги болят. Я сначала по стельке померил, а потом на размер больше попросил. Я молодец, да? Согласись: я молодец!
— Да, ты молодец, — согласилась она и заплакала.
— Здрасте вам. — Евгений смотрел на нее растерянно и испуганно. — Вот этого я уже совсем не понимаю. Ну что такое, в самом деле? Может, я тебя обидел чем-нибудь? Что ты все время ревешь? Объяснила бы хоть, а?
Ну что она могла объяснить? Ей было ужасно стыдно, что она все время ревет, да еще при нем. Всю жизнь она твердо знала, что ни в коем случае нельзя плакать при ком-нибудь. Впрочем, она и без свидетелей плакала редко, она вообще не была плаксой, а уж если плакала, значит, причина была серьезная. Настоящая причина, а не какой-то вздор типа сентиментальных переживаний по поводу неожиданных подарков. Наверное, потому, что она никогда в жизни не получала этих самых неожиданных подарков. Она всегда знала, что бабушка и дедушка на день рождения и на Новый год обязательно ей что-нибудь подарят. Муж дарил ей цветы и духи — тоже на день рождения и на Новый год. Ну, еще Восьмого марта, если не забывал. Девочки тоже делали ей подарки — их этому бабушка с дедом научили. Но чтобы вот так — ни с того ни с сего, без всяких праздников… Да еще такую кучу сразу. Да еще все такое дорогое! Да и не только в этом дело. Может быть, дело в том, что ни разу в жизни Николай не утащил стельку из ее старого сапога, чтобы выбрать ей новые. Покупка обуви, одежды, еще чего-нибудь для нее — все это заранее обсуждалось, обговаривалось, выкраивалось из семейного бюджета и было ее заботой. Без обсуждений Тамара покупала только вещи для мужа и девочек, но они тоже как бы не считались подарками.
