— Хотите еще? — спросил Лещинский, когда все было выпито и съедено.
— Нет, спасибо, хватит! — улыбнулась Элла.
— Раз уж вы не захотели коньяка, шоколад — тоже неплохое средство от шока. А у вас был самый настоящий шок, Элла.
Она тут же снова помрачнела.
— Как вы думаете, меня могут… Хотя я уже спрашивала.
Лещинский распахнул перед ней стеклянную дверь кафе.
— Мы же договорились: будем переживать неприятности по мере их поступления. Я понимаю, это трудно, но все же старайтесь просто об этом не думать. Там видно будет. Может, отчислят, а мы вас снова зачислим. Идемте, я отвезу вас в общежитие. — Он открыл ей дверцу машины.
— Может, я сама доеду? — смутилась Элла. — Это же далеко…
— Колеса довезут, — улыбнулся Лещинский. — Садитесь. А то получится как у Жванецкого: «Шоколад в постель могу себе подать, но для этого надо встать, одеться, приготовить, а потом раздеться, лечь и выпить». Я вас сюда привез, я и домой доставлю. Кстати, о доме… вы подали заявление на жилье?
— Нет, — опешила Элла. — Какое жилье?
— Вы выросли в детдоме, — принялся терпеливо объяснять Лещинский. — Государство обязано предоставить вам жилплощадь. Вы же не можете до скончания века жить в общежитии! Но для этого надо подать заявление… я точно не знаю, куда. Могу узнать, если хотите.
— Я сама узнаю, — ответила Элла. — Я должна уметь сама о себе заботиться.
— Простите, я не хотел вас обидеть, — поспешно извинился Лещинский. — Просто с этим не нужно тянуть.
— Хорошо. Я завтра же узнаю, — пообещала Элла.
Ей не хотелось разговаривать. После торта и сытного шоколада ее немного клонило в сон. А главное, ей хотелось просто молча ехать. Ехать и ехать, ни о чем не думая. Тем более о том, что придется покинуть привычное общежитие на улице Миклухо-Маклая и переселиться куда-то, где кругом будут белые люди. Но как ему объяснишь? Она замкнулась в глухом молчании, чувствуя себя неблагодарной скотиной. Он ее выслушал, поддержал, утешил, прокатил на машине, угостил шоколадом, а она надулась, как сыч, вот и вся благодарность.
— Я что-то не так сказал? — спросил Лещинский.
— Да нет, все так. Все было чудесно. Спасибо вам большое.
— Я же чувствую, — продолжал он. — Я понимаю, вам не хочется уезжать из общежития, хотя вообще-то это уму непостижимо. Запахи, грязь, тараканы…
— В детдоме тоже были тараканы, — отозвалась Элла. — А в общежитии мне хорошо. Простите, но вам этого не понять. Там… не страшно. Но я понимаю, что это не навсегда.
Он молча довез ее до общежития и высадил перед ее корпусом. Они коротко попрощались, и она исчезла за дверью.
Элла сдержала слово. На следующий же день пошла в ближайшую юридическую консультацию, и там ей за рубль разъяснили все ее жилищные права, даже помогли составить заявление в Моссовет. Она дождалась приемного дня, поехала и подала заявление вместе со всеми необходимыми документами.
Сотрудники КГБ больше не появлялись, декан ни о чем ее не спрашивал. И все же Элла еще долго вздрагивала от каждого шороха, каждого стука в дверь, каждого незнакомого лица. Она перешла со второго курса на третий, а с третьего на четвертый и только после этого окончательно поверила, что беда миновала.
Она продолжала учиться и работать на разрыв, бегать по театрам, концертам, просмотрам. Кругом было столько всего интересного! Герои «бульдозерной выставки» 1974 года, на которую Элла не попала, потому что была еще в детдоме (в застенке, как она мысленно его называла), начали устраивать вернисажи прямо у себя в квартирах. Потом им разрешили сделать официальную выставку на ВДНХ в павильоне «Пчеловодство». Изредка удавалось попасть на полуподпольный концерт группы «Арсенал» или «Машина времени». Ходили слухи о необыкновенных питерских группах: «Кино», «Аквариум»… Элла побывала в Питере только раз, с институтской экскурсией, и ни о каких рок-группах помышлять не могла.
Для нее и в родной Москве каждая вылазка за пределы университетского городка становилась полным опасностей приключением, к которому она долго морально готовилась. Она привыкла к любопытным, порой бесцеремонным и наглым взглядам, в словесные перепалки не вступала, а если к ней пытались приставать, давала жестокий отпор. Но она не упускала ни единой возможности посмотреть на страну, куда волею судеб забросили ее фестиваль и отсутствие резины. Она съездила на экскурсии в Ростов и Суздаль, в Новгород и Псков, в Нижний и в Загорск, в Ташкент, Самарканд, Бухару и Хиву. Вежливо восхищалась архитектурными красотами и возвращалась в свой университетский городок. Страна не считала ее своей, и она отвечала тем же.
В год московской Олимпиады Элла окончила Университет дружбы народов с красным дипломом и тут же подала заявление в аспирантуру. Заявление у нее приняли. Это был тяжелый год. Советские войска вторглись в Афганистан. Академика Сахарова сослали в Горький. А прямо во время Олимпиады умер Высоцкий. Элла работала переводчиком в пресс-центре Олимпиады, но в тот страшный день заявила секретарю пресс-центра, что идет на похороны. Он пытался ее не пустить.
— Вы не можете вот так все бросить и уйти, — говорил он ей.
— Могу, — отвечала Элла. — Похороны — это уважительная причина.
— Кто он вам? Родственник? — ядовито допытывался секретарь.
— Он всей стране родственник, — заявила Элла. — Вот когда вы умрете, к вам на похороны за отгулы будут ходить, да и то вряд ли. А к нему — добровольно. Заменяйте меня кем хотите, я ухожу.
— Кем же я вас заменю? — горячился секретарь.
— Сами пойдите поработайте, — дерзко бросила ему в лицо Элла.
— Я языков не знаю, — признался он с тяжелым вздохом.
— Тогда зачем же вас взяли на эту работу? — насмешливо спросила Элла. — Вот смотрите: я знаю языки, а вы нет. Почему же вас поставили мной командовать?
И ушла.
Конечно, она опоздала. Стояла на солнцепеке в длиннейшей очереди, но в театр так и не попала: начальство, напуганное размахом всенародной скорби, быстро свернуло церемонию прощания. Вместе со всеми, кому так и не удалось пройти внутрь, Элла передавала букеты. Люди, не сговариваясь, подняли руки, и живая волна цветов поплыла у них над головами. В очереди открыто говорили примерно то же самое, что Элла сказала секретарю пресс-центра: Брежнев завидует. К нему так не придут.
Осенью она поступила в аспирантуру, и тут наконец в ее настроении произошел перелом: она перестала цепляться за свою комнату в общежитии. Прежние соседки разъехались, привыкать к новым не хотелось. Маленькая Суан Мин уехала лечить своих миниатюрных, но крепких, как скала, соотечественников, Карола Зигель тоже уехала. С обеими Элла обменялась адресами. А бедную глупышку Ампаро Муньес угораздило забеременеть, ее отчислили еще с четвертого курса и отправили обратно на Кубу. С новой соседкой, сербкой Драголюбой Светолич, Элла как-то не сдружилась.
