Прежде чем обосноваться в Париже, он объездил всю Францию, время от времени возвращаясь в пустую нью-йоркскую квартиру. Работа связывала его с Америкой. Но эти частые переезды, квартира, где больше не звучал смех дочери, тогдашняя отчужденность Эмили, чувство одиночества при обилии знакомых… Однажды, зачем-то перебирая альбомы с фотографиями, которые Нора то ли забыла, то ли не захотела забрать с собой, он поймал себя на том, что с тоской вспоминает семейную жизнь, жалеет о разрыве… Тогда, рассердившись на себя за это проявление слабости, он и решил уехать или, по крайней мере, сменить квартиру. Как раз в это время сотрудничество с парижскими издательствами стало постоянным, к тому же он получил заказ на книгу об американском искусстве, и это было как нельзя более кстати – вопрос решился сам собой. Фрэнк окончательно перебрался в Париж и теперь бывал в Штатах наездами – по делам или в гостях у Эмили, когда отношения с нею снова наладились.
В Париже у него было несколько романов, правда, с годами любовные истории становились все более скоротечными и менее запоминающимися. Он уже забывал имена своих возлюбленных и обстоятельства своего с ними знакомства, забывал лица и умилявшие его привычки, а в памяти оставались одна-две ровно ничего не значившие детали. Однажды Фрэнк не узнал на одном из приемов представленную ему поразительной красоты брюнетку. И только когда она с явным недоумением отреагировала на какую-то произнесенную им несколько двусмысленную любезность, он вдруг вспомнил вечер в Ницце, блондинку с изумительным лицом… Боже, стоило поменять цвет волос – и вот уже перед тобой другая женщина! Но как же можно было забыть такую красоту? «Старею», – решил тогда он.
В Париже, до знакомства с Шарлоттой, у него была лишь одна довольно долгая, по его тогдашним меркам, и памятная история, но она настолько вымотала Фрэнка, что вспоминать о ней он не любил так же, как о своем браке. То была жена одного дипломата, и она чуть было не бросила своего замечательного мужа ради американца, имени которого никогда прежде не слышала, статей и книг которого не читала. Она была умна, красива и легка в общении, но в то же время амбициозна до умопомрачения. Ее приверженность туалетам от «Torrente», призванным демонстрировать роскошь, сразу же ясно показала, что этот роман вряд ли ему по силам. Она была из тех, что искали встреч, звонили глубокой ночью – он не брал трубку – и затем гневно задавали вопросы. На последнюю встречу с ним – а обоим было ясно, что встреча последняя – она пришла в черном наряде, к которому не слишком подходил ее гнев: здесь больше бы пристали слезы. И Фрэнк был так жесток, что сказал ей об этом. Конечно, это не слишком соответствовало правилам поведения джентльмена, но он просто не смог удержаться…
Может, потому он так и бросился тогда к Шарлотте, что ее мало интересовала разница между стилями домов «Lapidus» и «Carven»… Живя в Париже, она все же жила в другом городе, чем те женщины, с которыми он встречался. У нее были дурные манеры, она покусывала заусеницы и ругалась скверными словами, мешая французские и английские скабрезности, но в ней не было снобизма и высокомерия, она была естественна, и Фрэнку показалось, что она – сама жизнь, сама юность… Он чувствовал себя Пигмалионом, а Шарлотта идеально подходила на роль Галатеи, с той разницей, что единственным его желанием было ничего не менять в этом существе.
Они встретились в дешевом парижском баре, она пила пиво и хотела заказать себе чего-нибудь покрепче. Он угостил ее перно. Она быстро опьянела, и он предложил проводить ее домой или просто посадить в такси. Она отказалась, заявив, что не хочет домой и не хочет расставаться с ним. Тогда он отвел ее к себе, снял с нее рваные ниже колен джинсы и уложил в постель, а сам устроился в другой комнате на диване.
А утром Фрэнка разбудил ее голос. Она звала его из спальни. Прикрываясь простыней, Шарлотта похлопала ладонью по постели, приглашая его сесть. Он сел, потом прилег, облокотясь на руку и слушая ее болтовню. Она рассказывала о родителях, о сестре и брате, о школе, которую недавно бросила. Потом последовал душещипательный рассказ о несчастной любви к некоему Кристоферу – как понял Фрэнк, журналисту какой-то бульварной газетенки. «С ним я тоже познакомилась в баре, но в другом». Ей, как, впрочем, многим в ее возрасте, нравились взрослые мужчины – «без прыщей и такие большие, сильные, с мышцами…» Этот Кристофер попользовался малышкой, а потом, ничуть не задумываясь, уступил ее своему приятелю. «Он пошел еще пива купить, а эта скотина давай меня лапать и лезть со своими вонючими поцелуями! Я от него по всей квартире бегала, а Кристо пришел и сказал только, что нечего ломаться и строить из себя недотрогу». Фрэнк испугался, что сейчас последует рассказ о насилии, но она переключилась на сетования по поводу мужского цинизма и жестокости. Как он понял, насиловать ее не стали, а просто выставили за дверь и велели больше не являться, чем она была крайне уязвлена. Шарлотте казалось, что она все еще по уши влюблена в этого Кристофера, и Фрэнк, сам превратившийся за время общения с ней в наивного подростка, этому поверил. После чего был безмерно удивлен, когда Шарлотта вдруг без лишних слов выскользнула из-под простыни и в мгновение ока оседлала его. Он не нашел в себе сил сопротивляться, но ощущение, что он совершает по меньшей мере неблаговидный поступок, не покидало, пока он послушно выполнял все ее приказания, находя особое наслаждение в безоговорочном подчинении столь юному существу. Ей едва исполнилось пятнадцать, он был старше на двадцать один год.
Сначала Шарлотта навещала его, когда ей этого хотелось, приходя поздно вечером и удаляясь после полудня. А однажды она пришла с огромным потрепанным чемоданом и объявила, что окончательно разругалась с «динозаврами», как она называла родителей, и что идти ей некуда. Кроме того, Фрэнк – любовь всей ее жизни, и она хочет быть с ним. Насчет последнего Фрэнк не был так уж уверен, но он успел привязаться к этой девочке, ждал ее появления и при воспоминании о ней испытывал сильное желание. Так как же он мог прогнать ее? Они стали жить вместе.
Но одно дело было встречаться с ней по ночам, а другое – поселить ее в своем доме, ввести в свою жизнь, познакомить с друзьями… Вопреки приличиям, Фрэнк пошел и на это, вообразив, что безумно влюблен и, наконец, счастлив. Она не начала раздражать его ни через месяц, ни через два, как это обычно с ним случалось. В Шарлотте была та новизна, которой Фрэнку, видимо, и не хватало. У него никогда не было столь юных девочек. В его юности подружки изо всех сил старались казаться взрослыми, а потом его влекли лишь зрелые женщины, и даже когда глаз отмечал женские лица на десяток лет младше, то это все же были вполне взрослые девушки. Шарлотта была еще ребенком и в то же время страстной и со временем все более изобретательной любовницей. И он готов был преодолеть любые препятствия, чтобы отстоять право держать ее при себе.
Родители не искали ее, а Фрэнк никогда не интересовался, встречается ли она с кем-нибудь из своей прошлой жизни – с братом, сестрой или хотя бы с подругами, ведь были же у нее подруги? Но Шарлотта была болтлива лишь в то первое утро, впоследствии же говорил в основном Фрэнк, а она слушала или, скорее, делала вид, что слушала. Все чаще он ловил себя на том, что тон его становится назидательным, посыпались советы, как вести себя, как одеваться, как и о чем говорить. Каждый раз перед выходом «в свет» Фрэнк читал ей лекцию, и она внимательно слушала. Шарлотта оказалась хорошей ученицей, настоящей Элизой Дулиттл, и Фрэнк чувствовал, как сам все более вживается в роль мистера Хиггинса. Это его не радовало, он боялся, что, усвоив его уроки, Шарлотта потеряет свой шарм, пленительное своеобразие. Но выхода не было: ввести ее в круг своих знакомых в том виде, в каком он ее получил, было невозможно. И так весь Париж знал, что он живет с «нимфеткой», а за его спиной перешептывались блюстители нравственности. Одно время Фрэнк даже побаивался, не придет ли кому-нибудь в голову привлечь его к ответу… Но шли недели, месяцы, и постепенно шепот стал затихать, только те, кто хорошо знал скоротечность его привязанностей, удивлялись продолжительности этого, казалось бы, пустякового, романа.
На исходе первого года их совместной жизни Фрэнка стали раздирать противоречивые чувства. Он видел, что Шарлотта меняется. По крайней мере, вела она себя уже совершенно иначе. Это была все та же девочка, еще не распрощавшаяся с детством, несмотря на вполне взрослый образ жизни, но она уже казалась воспитанной в иной семье, в иной среде. «Моя Элиза» – называл ее иногда Фрэнк в разговоре с друзьями. Когда, спустя полгода после знакомства, он взял ее с собой в Америку и, будучи страстно влюблен и оттого не в состоянии обдумывать свои поступки, показал ее Эмили, то девочка, конечно же, сделала все, чтобы отпугнуть его бывшую тещу, выдав весь свой специфический английский словарный запас прямо за столом, сервированным по случаю их визита по всем правилам. Чувство юмора Эмили дало сбой, и, оставшись наедине с Фрэнком, она наговорила ему Бог знает каких колкостей. (Тогда он и не пытался вникать в суть ее слов, но теперь начинал понимать, что именно она ставила ему в вину… Больше они, правда, к этому вопросу не возвращались, старательно обходя все темы, которые могли бы коснуться возлюбленной Фрэнка).
