— Странно, почему так?
— Наверное, в этом какую-то роль сыграл наш характер, некоторая текучесть.
— Что ты имеешь в виду под словом «текучесть»?
Он ухмыльнулся.
— Мы кажемся очень несолидными. Да и как мы могли бы быть такими? — Он показал на канал за окном. — Мы не живем на устойчивых фундаментах, путешествуем по улицам, которые двигаются под нами. И остров так часто переходил из рук в руки в течение столетий, что жизнь здесь перестала быть устойчивой. Мы живем своим умом, и потому научились тому, что я бы назвал «приспособляемостью». А лучший способ приспособиться — это иметь под рукой целый набор масок.
— Целый набор?
— Да, ведь одной маски никогда не достаточно.
Луиза посмотрела на множество эмоций и чувств, которые передавали раскрашенные куски картона.
— Их так много. Просто невероятно.
— Их столько же, сколько бывает выражений на человеческом лице, или столько, сколько бывает типов человеческого сердца.
— Но как же кто-нибудь узнает, каковы вы на самом деле?
— Но рано или поздно все маски снимаются, и на свет появляется правда.
— Какая правда? — спросила она. — Ведь для каждого человека она своя.
Он сделал быстрое движение рукой.
— Ты понимаешь. Что-то говорило мне, что так и будет. Конечно, ты права. Я могу только сказать, что, когда лица людей спрятаны, они чувствуют себя более свободными, могут быть самими собой.
— Но тогда они становятся другими, — продолжала настаивать она.
Почему-то для нее этот разговор становился все более и более важным.
— Конечно, — ответил он. — Люди постоянно меняются. Разве ты та же самая, какой была в прошлом году, на прошлой неделе, за день до того, как приехала на Регонду?
— Нет, — медленно сказала она. — Я стала совершенно другой.
Он снял со стены маску с очень длинным носом и прижал ее к своему лицу.
— Карлос, жадный торговец.
Затем он сменил эту маску другой, с более коротким носом и уродливым лицом.
— Пакито, сорвиголова. В Венеции его зовут Пульчинелло.
Следующая маска была широколицей, с приплюснутым носом.
— Доктор Року, который любит изливать потоки псевдонаучных сентенций.
Он снял со стены еще одну маску и прижал ее к лицу так, чтобы смотреть через отверстия для глаз. Эта маска была неожиданно похожа на него самого.
— А у этого персонажа осталось итальянское имя, — сказал он. — Это Арлекин. Он похож на резиновый мячик. Кто бы его ни бросал, он всегда отскакивает обратно. Он хитрый и изобретательный, но не такой умный, каким себя считает, и ошибки всегда приводят его на грань катастрофы. Он носит разноцветный костюм, сшитый из старой одежды его добрых друзей.
— Бедняжка, — сказала она, смеясь. — Ты похож на него?
— Почему ты так считаешь? — быстро спросил он.
— Ты рассказал о нем больше, чем об остальных.
— Да, действительно, так и было. Но в этом-то и дело. Человек может быть сегодня Арлекино, а завтра Карлосом.
— Я не представляю тебя в роли жадного торговца.
— Почему бы и нет! — И тут он вполголоса добавил, говоря скорее самому себе:
— С трубкой и в домашних тапочках.
Увидев ее удивленнее лицо, он быстро сменил тему разговора.
— Хорошо, что ты смеешься. Ты не слишком часто это делаешь.
— С тобой я очень часто смеюсь, — возразила она.
— Но не в другое время. Интересно, почему?
— Ты ведь не знаешь, как я себя веду, когда тебя нет рядом.
— Думаю, знаю. Что-то говорит мне, что ты все принимаешь слишком близко к сердцу. — Он слегка дотронулся до ее руки. — Ты получила солнечный удар, потому что не привыкла проводить много времени на солнце. Да и твой ум и душа тоже не очень привычны к солнечному свету.
Луиза хотела было сказать, что все это чепуха, но тут она поняла, что он прав. Внимательно глядя на нее, он заметил, как изменилось выражение ее лица.
— Почему это так? — спросил он. — Ведь дело не только в мужчине, который разбил твое сердце.
— Нет, не в нем, — медленно сказала она, погружаясь в море воспоминаний.
Сколько ей было лет, когда она стала бухгалтером для своего отца? Он не мог делать этого сам, потому, что был не в состоянии взглянуть правде в лицо. Ей было всего пятнадцать, когда она, плача, сказала отцу:
— Папа, ты не можешь себе этого позволить!
Ты и так уже в долгах.
— Если я прибавлю еще немного к этим долгам, ничего не изменится, так ведь, моя крошка? И не хмурься.
Отец научил Луизу бояться, хотя сам, казалось, не знал, что такое страх. Она пыталась выстроить защиту, хорошо учась в школе и обещая себе сделать великолепную карьеру. Но из ее затеи ничего не вышло. Она окончила школу, так и не сдав выпускные экзамены, потому что неудачи на бегах заставили отца срочно уехать вместе с ней заграницу. А когда они вернулись, было уже слишком поздно. Поэтому Луизе пришлось найти работу, на которой можно было использовать свой ум, потому что это было все, что она имела.
— Расскажи мне, — попросил он, глядя на грустную складку между ее бровями.
— Нет, — быстро сказала она. История ее бедности не для его ушей. — Ты прав, я слишком серьезна.
— Может быть, пора надеть другую маску. Возможно, тебе стоит стать Коломбиной. Она разумная девушка, но еще очень острая на язык и умеет увидеть в жизни ее смешную сторону.
— Где она?
Он протянул покрытую серебряной краской и украшенную блестками маску, а потом аккуратно надел ее на лицо Луизы и завязал на затылке две шелковые ленты.
— Ну что ты скажешь? — спросила она, разглядывая себя в зеркале.
Маска закрывала все ее лицо, оставляя свободными лишь губы и подбородок. К ее удивлению, он отрицательно покачал головой.
— Нет, она тебе не подходит.
— Почему? Она мне нравится.
— Нет. Маски не для тебя. По крайней мере, не эта. Коломбина очаровательна, но она обманщица. Посмотри на блестки, как они блестят и всякий раз отражают другой цвет. Это Коломбина, но не ты!
Она смотрела на него, чувствуя растущую тяжесть в душе. Ведь сейчас на ней была не одна, а целых две маски, и одну из них, маску богатой ветреницы, она не имела никакой возможности снять. По крайней мере, не сейчас…
— Тебе действительно надо возвращаться? — умоляющим голосом спросил он на следующее утро. — Останься еще на один день.
— Нет, — поспешно ответила Луиза. — Я больше не могу занимать твое время, ведь сейчас ты должен был бы плавать на гондоле, зарабатывая себе на жизнь. А из-за меня ты уже пропустил несколько дней.
Он заколебался, а потом ответил, словно приняв наконец какое-то решение:
