— Ешь, — кивнули мне на пластиковый контейнер.
Я молча взяла ложку и, не отрывая взгляда от дочери, приступила к еде. В сердце было убедительное чувство, что сейчас что-то произойдет.
Через пару минут малышка срыгнула, введя Тёму в лёгкий ступор, и я с довольной улыбкой забрала её, даже успев ранее прибраться на столе.
— Скорость поглощения тобою пищи… пугает, — нехотя отдал мою дочь он.
— Я привыкла делать это с ней на руках, — ответила ему, уже шагая вслед за ним в гостиную.
Тёма понятливо кивнул, нагло занял желанное мною кресло и похлопал себя по коленке. Я мотнула головой. Он притянул меня руками, когда я уже падала на соседнее кресло — кажется, он понял, что сопротивления от меня ждать не стоит.
— Так теплее, — пояснил он, кладя мою голову себе на плечо и смотря на цеплючую ручку ребенка на моей груди.
К слову, в его квартире было очень тепло. Но я все же расслабилась, коря себя мысленно, пусть и не так активно, как должна была бы.
— Я могу включить «радионяню». Положишь её в детской, — шепнул на ухо он.
По шее прошла волна мурашек.
— Она так не заснет, — ответила ему.
И остановила свой взгляд на карих глазках, с интересом разглядывающих меня. Точнее — меня в объятьях того, с кем она меня видеть не должна. На его месте должен быть её папа. Однако он даже в роддоме не взял её на руки, не то чтобы после. Объяснял он это тем, что не хочет навредить.
Мы сидели молча больше получаса. Думая каждый о своём, в тишине и без чьих-либо криков на фоне. Без шумной компании, нетрезвых мужчин и стояния половину ночи у продувающего спину окна.
— Уснула, — вывел меня из полусна Артём.
Соню держал уже он, точнее мои руки, которыми я её обнимала. Поддержка, о которой я мечтала весь прошлый год, когда некому было просто сказать мне, что всё это закончится, что всё вновь станет хорошо.
— Я отнесу, — тихо добавил он.
А я кивнула. В первый раз доверяя ему так, словно я могла это всегда.
— Установил няню, — вернувшись сказал он.
В его руках был маленький белый радиоприемник, который он поставил на стол рядом с качалкой. А после подошёл ко мне, лежащей на кресле, и наклонился.
— Идём спатки, Вась, — его руки коснулись моих плеч.
— Я буду здесь, — шепнула ему сонно.
Он непримиримо и недовольно выдохнул.
— Вась, давай без…
— С тобой, — добавила я.
Затем встала, дошагала до выключателя света, щёлкнула им и вернулась к Тёме.
— Вась, — прозвучало как-то предупреждающе.
Я взяла его руку в свою.
— Лучше жалеть о том, что сделал, чем не сделал, — шёпот в ткань его рабочей рубашки на груди.
Лоб ткнулся в воротничок, макушка в его подбородок, а глаза закрылись сами собой.
— Не жалей совсем, — поправил он меня.
После чего поднял мою голову за подбородок и легонько коснулся моих губ своими. Я ответила, не желая умерить трепещущее сердце. Его руки скользнули вниз по плечам, рукам, бёдрам, чтобы рывком подтянуть меня и посадить на него сверху, одновременно повышая силу и напор поцелуев. Руки прошлись по его плечам вверх, заняли место на шее и замерли. Живот стянуло в тяжёлый предвкушающий узел. Спина коснулась дивана.
Я провалилась под лед.
И я была виновата в этом сама. Более того — я жаждала этого так, как, наверное, не жаждала никогда.
Первый стон, прикосновение. Дрожь, желание. Погружение, падение. Вознесение.
Я хотела бы замереть в этом моменте на всю жизнь, переживая его раз за разом или же оставаясь очень долго, однако ощущая себя свободной. Только сейчас и только так, предавая всех и себя в частности.
Горечь появилась даже раньше мыслей — я ещё лежала, прижатая к его быстро вздымающейся обнаженной груди, когда она пришла. Именно она заставила меня встать и пройти до ванны, игнорируя поднявшегося следом Артема.
— Останусь рядом с няней на всякий случай, — уголки его губ довольно изогнулись, — а ещё принесу тебе полотенце и что-нибудь из вещей.
Я кивнула, закусывая губу и убегая с помощью этой мелкой боли от мыслей. Вода позволила им прорваться.
Я поступила так, как предрекал мне Никита. Опустилась на самое дно ледяной реки, без возможности выплыть из-за новой наросшей корки льда на поверхности.
— Из подходящего только моя армейская футболка, — Тёма подал мне махровое полотенце и без зазрения совести остался рассматривать моё вытирание, — раньше ты её очень любила. Помочь? — вопрос был риторическим, потому что порожек душевой кабины он помог мне переступить, подав руку, даже без каких-либо слов, — ты никогда не была такой худой.
Я кивнула, дрожащей рукой забрала у него футболку, ещё раз вытерла влажные волосы и оделась.
— Это из-за родов, — сказала ему тихо.
На его губах появилась грустная улыбка.
— Это вряд ли, — буркнул он.
— Ты оставил мои шампуни, — вспомнила я то, о чём подумала, пока мылась.
— Выбросил, — дернулся он, — эти — новые.
Я пожала плечами, не желая говорить ему о том, что один из них был начат. И явно не мной.
— Первая дверь справа, — открыл дверь передо мной он, — я минут на пять. Няню уже принёс.
Кивнула ему и закрыла за собой дверь, одновременно прерывая его будущие слова. А после двинулась в сторону детской, окна которой выходили на улицу, потому она была освещена фонарями. Это позволило мне добрести до кроватки, прислушаться к тихому сопению, понять, что всё хорошо, и, наконец, упасть на кровать под балдахином, даже не сдергивая покрывало. А только обняв себя руками и сжавшись в комок посередине. Слёз не было. Как и желания плакать.
Я будто совершила преступление. Понимала, что оно всё запутает, но знала, что плохо мне от него станет потом. Сейчас я желала держать внутри то тепло, которым наградил меня тот, кто мог любить, не вредя мне. И тот, кого могла любить я.
— Я отправил тебя не сюда, — с деланным недовольством показался в проёме Тёма, — за тобой прямо глаз, да глаз нужен, Васенька.
Эти слова вызвали на моём лице ещё более грустную улыбку.
— Но раз ты уже лежишь, то… — меня легонько подвинули ближе к краю, легли вплотную и обняли со спины, — не думаю, что Соня обидится, если мама с папой поспят пару ночей на её кровати.
На этом я не выдержала — сперва всхлипнула, и только после поняла, что плачу.
— Оно должно было выплеснуться, Вась, — прижал меня сильнее он, — криком или слезами.
Его губы припечатали поцелуй на моей макушке.
— Просто пойми, что всё закончилось, — вкрадчивый шёпот, — больше не будет этого идиота, его брата, лживых подруг и другой гадости. Я не допущу этого, а вы с Соней будете отдыхать и радоваться. Поняла?
У меня не осталось сил даже кивать ему в этот момент. Он шептал что-то ещё, рассказывал о том, как всё будет хорошо, и что никто никогда не обидит нас с дочерью. И мне хотелось верить ему. Однако, существовало такое количество «но», что хотелось впасть в ещё более глубокое уныние.
— Я уже подал на развод, Вась, — добил меня он, — к сожалению, без суда не обойтись. Но он пройдёт быстро. В отличие от ещё одного.
— От моего имени? — догадалась я.
Веки были опухшими, а губы сухими, их пришлось разлеплять с болью.
— Да, — честно ответил он, — разведёшься, а после сразу выйдешь за меня, — заставил выдохнуть меня он, — чего ты удивляешься? Дети должны жить в полной семье со счастливой мамой и с папой, который будет их любить. В семье, Вась. А не в том кошмаре, в котором были вы двое. Брак — часть семейного счастья, ведь так.
Я зажмурила глаза.
— Это сложнее, чем ты говоришь, — мой голос уже был сорван.
— Сложнее оно будет, если ты сама всё будешь делать сложнее, — непримиримо произнёс он.
Его отец был таким: добрым, хорошим, преданным, но предельно принципиальным и несгибаемым в каких-то вещах. Хороший отец — я завидовала Артёму какое-то время. Однако, всё казалось сложнее в те моменты, когда их семья должна была принять какие-либо решения. Он не уступал. Никогда. Делал так, как считал правильным. Артём был очень на него похож, потому часто противился воле отца и делал по-своему. Вот только я так не смогла бы никогда — даже убедить его в своей правоте не могла, он находил доводы против моего мнения и упирался в их верности.
