горло, отворачивается.
И… на этом все? Он не будет насмехаться, ерничать и отпускать сардонические комментарии относительно моего самочувствия и внешнего вида? Выгляжу я прескверно неряшливо. Начиная от отсутствия косметики и наличием патчей под глазами с «улиткиной слюнкой», заканчивая старой отцовской футболкой, чуть прикрывающей ягодицы, и не расчесанными, убранными в высокий пучок волосами.
Курков ко всему этому поразительно безразличен.
А сам чего встал в такую рань? Да еще и выглядит бодро, свежо.
Взявшись за низ папиной футболки, я оттягиваю ее как можно ниже и семеню мелкими шажками вглубь кухни. Моя цель — устранить жажду и умчаться обратно в комнату. Утреннее солнце бьет в окна и слепит. Резко делается душно и жарко, я словно в парилке.
Я открываю холодильник и беру из ящика баночку газированной воды со вкусом малины.
— Все-таки сушняк, — проносится сверху глухой смешок.
Я задираю голову и затылком врезаюсь в гладкий, волевой подбородок. Антон сзади, стоит ко мне вплотную, но не касается. Привалившись плечом к распахнутой дверце холодильника, пробегается веселым взглядом по моему лицу и вытягивает руку вперед. Вскользь задев мою шею, замедляет движение кистью.
— Что бы взять, — размышляет вслух.
Бархатистое звучание его низкого голоса отзывается во мне сильным всполохом жара в районе солнечного сплетения.
Курков не придумывает ничего лучше, чем забрать у меня баночку со сладкой водой.
— Ты, вроде, не любишь малину, — выдвигает железобетонный аргумент и резко отстраняется.
Нет.
Он все-таки издевается.
Я с недовольством хватаю бутылочку негазированной воды с полки и захлопываю холодильник.
— Когда я такое говорила?
— Когда-то говорила, очевидно. Не взял же я эту информацию из воздуха, — невинно разводит руками и открывает тару. В несколько жадных глотков осушает содержимое и сминает пустую емкость в кулаке, после чего метким броском отправляет ее в мусорное ведро.
— Я люблю малину, — процеживаю я сквозь зубы.
Курков чешет подбородок и задумчиво смотрит в потолок.
— Вот как… — бормочет без капли раскаяния и поворачивается ко мне спиной. Разговор окончен.
Мои щеки вспыхивают от злости.
Курков, ты задница!
Я спешу покинуть кухню, широко шагая и размахивая руками.
— Даже не поинтересуешься, что ночью вытворяла? — интригует паршивец.
Я останавливаюсь, лихорадочно ворошу в сознании воспоминания.
Что натворила…
А что я натворила?!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ТАША
— С чего бы начать… Окей. Думаю, тебе лучше присесть. Серьезно, грохнешься в обморок от шока, — его нарочито бережливый тон не предвещает ничего приятного.
У меня сосет под ложечкой.
Хочется броситься к Антону и вытрясти из него всю правду. Разумеется, сводный брат не упустит шанса хорошенечко потрепать мои нервы затянувшимся молчанием. Может, он прав, и от услышанного я останусь заикой, или еще чего…
Паразит преспокойно прихлебывает протеиновый напиток прямо из чаши блендера. Смачно причмокнув в конце, вытирает рот тыльной стороной руки и, подперев столешницу бедром, награждает меня коварной однобокой улыбкой.
— Когда я занес тебя в спальню, ты вдруг проснулась и начала приставать ко мне. Тянула к себе в постель, сладким пупсиком называла, и оголяла свои буфера, — для наглядности подносит ладони с растопыренными пальцами к своей груди и играет развитой мускулатурой. — Стонала: «Антон, Антошенька, возьми меня!». Извивалась в постели, как уж на сковороде.
— Ч-чего? — не верю я.
Ни за какие коврижки не поверю!
Я бы никогда… с ним?! Нет!
Я бы не предала Адриана… я бы не предала себя.
На глаза наворачиваются слезы. Я судорожно мотаю головой.
— Нет, нет, — шепчу, словно в бреду.
Курков пожимает богатырскими плечами.
— Я кое-как тебя угомонил.
Рваный вздох застревает в районе гортани. Я не могу вытолкнуть из себя воздух и впадаю в глубокую, беспросветную прострацию. На связи с реальностью меня удерживает агония в легких. Жгучая боль напоминает, что я до сих пор жива.
Постепенно ко мне возвращаются контроль над речевым аппаратом.
— Значит, ничего не было? — сокрушенным тоном вопрошаю я.
Ни с того ни с сего Антон начинает гоготать, скрючившись пополам. Неистово бьет себя ладонью по бедру и ржет на весь дом. Я хлопаю ресницами, недоумевая, что его так основательно рассмешило, раз он, бедняга, не в состоянии выпрямиться и дать мне вразумительное объяснение.
— Видела бы ты свое лицо, — придурок скалит зубы. Зараза, какие они у него красивые, ровные, безупречные. У дантиста Курковых золотые руки. — Выражение на миллион евро, не меньше.
Разыграл меня, что ли?
Не рановато для приколов? Причем таких идиотских.
— Ты… — выдавливаю я, тщетно пытаясь унять нарастающую гневную дрожь в конечностях. От сдавливания пальцами пластиковая бутыль в ладони трещит. — Ты… — подлый, мерзкий, бессердечный. — Это очень низко. Даже для тебя.
— А кто виноват, что ты доверчивая, как младенец? — успокоившись, парирует Антон.
Я делаю вдох и, замерев на пару секунд, восклицаю:
— Ты придурок, Курков!
Он закатывает глаза и допивает протеиновую смесь.
— Слушай, в чем я виноват? Шуток не понимаешь — твои проблемы. Поверила мне? Твои проблемы, — как у него, немаркого, все просто, однако. Не придраться. Беленький и пушистый. — Для такой святой наивности, убежденной, что я — отвратительнейшее создание во вселенной, ты слишком быстро восприняла мои слова всерьез. Из чего я делаю вывод: ты себе не доверяешь и допускаешь вероятность, что между нами может что-то быть. Элементарно, как дважды два.
Я отворачиваюсь от него.
— Ты несешь чепуху…
— Разве?
Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, отгоняя от себя мысли о безупречном рельефном теле сводного брата, о запахе его тела и безукоризненной харизматичной физиономии. О проклятых ямочках на щеках, и вздутых венах на руках.
— Или-и… — многозначительно протягивая последнюю гласную, Курков движется за моей спиной. Я предельно отчетливо это ощущаю, хоть и не слышу его шагов. Воздух словно делается тяжелее и
