Глава 11
Кира
Сотни иголок впиваются в спину. Распарывают кожу. Пускают кровь.
Жар лавой спускается от шеи и до самой поясницы. Поражаюсь, почему небеса до сих пор не ударяют в меня молнией, ведь врать нехорошо. Так учила всегда мама. Так говорил и отец.
Выдыхаю резко и не решаюсь поднять подбородок. Смотрю куда угодно – только не в Пашины глаза. Сначала упираюсь взглядом в его белые кроссовки с коричневой полосой сбоку. Цепляюсь за кожаный ремень стильных брюк с идеальной стрелкой. Утыкаюсь в судорожно дернувшийся кадык. Сама тоже сглатываю.
– Я звонил.
Взрывает ненадолго опустившуюся тишину Паша, а я принимаюсь лихорадочно рыться в сумке. Выуживаю из ее недр телефон, неловко тапаю по дисплею и лично убеждаюсь – четыре пропущенных.
В очередной раз за вечер заливаюсь краской. Прохлады, опустившейся на землю, вовсе не замечаю. Так сильно печет.
– Забыла включить звук.
Жалко оправдываюсь, ковыряя носком туфель почву. Понимаю, что звучу ужасно. Выгляжу тоже отвратительно.
В толстовке с чужого плеча. С мокрой помятой блузкой в руке. С взъерошенными волосами. С лихорадочно горящими глазами, пожалуй, я больше похожа на героиню из дурацких анекдотов, чем на излишне старательного работника.
– Иди в дом, Кира.
– А ты?
– А мне нужно кое о чем побеседовать с твоим боссом.
На миг замерзаю и снова думаю, что совсем не знаю Павла. Впервые его голос слышится настолько жестким и колючим, что хочется проехаться ладонями по коже, покрывшейся мурашками. Вернуть ускользающее тепло.
– Хорошо, – сбрасываю сковавшее меня оцепенение и напоследок оборачиваюсь к Никите.
Молча скрыться за калиткой не позволяет не совесть – нет. Какое-то тянущее чувство опутывает щупальцами грудь и выталкивает кислород из легких.
Так что я жадно хватаю большой глоток воздуха и выдаю сиплое.
– До свидания.
– До завтра, Кира.
Доносится звонким эхом мне вслед и впечатывается ярким клеймом между лопаток. Превращаюсь в загнанного зверька, по собственной воле угодившего в ловушку. Останешься в яме – сдохнешь от голода. Выберешься наверх – попадешь в лапы хищнику.
Выпрямив спину, я, наконец, отмираю и торопливо двигаюсь по дорожке. Каким-то чудом умудряюсь опустить ручку двери дрожащими пальцами и скользнуть во двор родительского дома.
Здесь безопасно. Здесь никто не швыряет в меня обвинения и не пытается убить взглядом.
– Митя, я приехала!
Кричу подчеркнуто бодро, вплывая в коридор. Снимаю обувь и оставляю на тумбочке у входа свидетельство моего позора – измятую в хлам блузку. Присаживаюсь на корточки и развожу в стороны руки, чтобы поймать несущегося из кухни медвежонка.
– Я немножко задержалась, прости.
Трусь носом о нос сына, перерабатываю тепло и возвращаю ему в стократном размере. Швартуюсь в своей тихой защищенной гавани, латаю прохудившиеся щиты, заделываю бреши.
– Все нормально, мам. Мы с дедушкой собирали конструктор, пока бабушка жарила котлеты.
Напряжение отпускает. Робко улыбаюсь.
У меня такой взрослый самостоятельный сын, что гордость в тысячный раз заполняет каждую клетку моего тела. Митя многое понимает, редко обижается, никогда не капризничает и не упрекает меня ни в чем.
Наверное, так выглядит безусловная любовь. Непоколебимая. Верная.
– Отпрошусь завтра с работы пораньше и заберу тебя с тренировки. Мороженого поедим. Идет?
– Правда?
– Конечно, правда.
– Ура!
Принимаю единственно верное решение – об этом кричат загорающиеся в глубине Митиных глаз радостные огоньки. Обязательно выторгую у Лебедева пару часов за сегодняшние сверхурочные и помчу к медвежонку на хоккей.
Буду следить за тем, как он резво скользит на коньках. Как умело управляется с клюшкой. Мистическая магия льда. И никакой бухгалтерии, никакого стресса, никаких сплетен.
– Мам, ты голодная?
– Ага.
– Скажу бабушке, что ты будешь котлеты и пюреху.
– И пюреху. Спасибо, мой хороший.
Негромко вторю сыну, ласково треплю его по макушке и ненадолго закрываюсь в ванной. Сначала подставляю запястья под ледяную воду, чтобы избавиться от все еще циркулирующего по венам жара. Потом долго и методично споласкиваю лицо, смываю остатки косметики.
Тени скатались. Тушь осыпалась. Нет смысла реанимировать испорченный макияж.
Вытершись насухо, закручиваю волосы в тугой жгут на затылке и на пару минут залипаю на отражении в зеркале. Оттуда на меня взирает молоденькая девчонка лет двадцати. По крайней мере, так кажется в мягком освещении светодиодов. Или это снова блестят мои больше не грустные глаза?
– Мам, пап, добрый вечер! Ну, как вы тут?
Спустя пять минут, я оглашаю кухню звонким приветствием и моментально попадаю в атмосферу тепла и уюта. Марти с заливистым лаем выскакивает из-за кресла, чтобы прижаться мокрым носом к моей лодыжке. Мама спешит к плите, чтобы закипятить чайник. Отец откладывает в сторону судоку и заграбастывает меня в объятья, приподнимая высоко над землей.
– Я тяжелая, па. Опускай.
– Своя ноша не тянет.
Довольно смеется папа, но все-таки ставит меня на ноги. Мажет большим пальцем по щеке – так выражает привязанность и нежность, и первым садится за стол. Я же закатываю так и норовящие сползти рукава и тщательно вытираю полотенцем тарелки и столовые приборы.
– Дочь, ты промокла.
– Немного.
– Говорила тебе – возьми зонтик. Заболеешь.
– Не заболею. Не переживай, ма.
Встречаю мамин встревоженный взгляд и ежусь. Он приклеивается к моим влажным волосам, скатывается к подбородку и опускается еще ниже – к эмблеме хоккейного клуба, за который играл Никита, вышитой на толстовке.
Сомнения. Крутящиеся шестеренки въедливого мозга. И пропитанное сарказмом обреченное.
– Кира, ты опять?!
– Что опять?
Пожимаю плечами, притворяясь, что не понимаю, о чем идет речь, и благодарю небеса за то, что они приводят в дом Пашу. Позволяя маме мгновенно переключиться на моего потенциального жениха и забыть о том, что
