Мои брови поднимаются.
— И ты думаешь, что восприимчива к такому?
Она кивает.
— Я думаю, мы все подвержены странным вещам, когда наше эмоциональное и физическое состояние находится под давлением.
— Очень проницательно, дорогая.
Тошнота подкатывает к моему нутру.
Тыльные стороны ее рук прижимаются к щекам.
— Мне так жаль, что я заснула после... Ну, ты знаешь. Я не хотела.
Она качает головой, и я замечаю слабую вспышку цвета. Моя рука движется вперед, чтобы провести кончиками пальцев по розовым отметинам на ее шее.
— Никогда не извиняйся за то, что находишь утешение со мной, — я убираю руку, кровь приливает к моему паху, когда я понимаю, что она носит мои отпечатки на своем горле, как ошейник. — С твоей шеей все в порядке?
Ее рука движется от щеки к дыхательному горлу.
— Все в порядке.
— Ты уверена?
— Ничего не болит, — ее губы приподнимаются. — Ощущения идеальные.
— Выглядит так, будто может остаться синяк.
Она пожимает плечами.
Я приближаюсь, наклоняю ее голову в сторону и прижимаю мягкий поцелуй к отпечаткам.
— Мне нравится, что у тебя на коже есть напоминание обо мне.
Ее рот приоткрывается, и она вдыхает. Я наклоняю ее подбородок и закрываю ее губы кончиками пальцев.
— Ты можешь остаться здесь, если хочешь, или я могу отвезти тебя обратно к твоей машине.
— Который час?
— Поздний, — отвечаю я.
Ее пальцы крутятся на коленях.
— Я думаю... я, наверное, пойду домой. Мне нужно на работу утром.
Я киваю.
— Я понимаю, хотя мне бы хотелось, чтобы ты побаловала меня и осталась.
Поездка на машине обратно в «Ванильный стручок» проходит спокойно, мягкая классика играет через динамики, пока она смотрит в окно. И снова я понимаю, что ценю все те способы, которыми она не настаивает на разговоре, предпочитая находить утешение в нашем молчании. Не так много людей, способных на такое, и это заставляет мое уважение к ней расти.
Я паркуюсь рядом с ее машиной, и на этот раз она даже не пытается открыть свою дверь. Удовольствие струится по мне, зная, что она уже делает то, о чем я прошу. Как только я открываю дверь, она берет мою руку и поднимается, прежде чем положить ладони мне на грудь.
— Спасибо за прекрасное свидание, — говорит она.
— Можешь поблагодарить меня еще раз после следующего.
Мои руки обвиваются вокруг ее талии и притягивают ее ближе.
— Ты так уверен, что оно будет?
Я ухмыляюсь, провожая ее назад, пока она не упирается в бок машины. Моя рука покидает ее талию и нежно обхватывает ее шею, кончики пальцев скользят по синякам. Я наклоняю ее голову назад.
— Я уже говорил тебе однажды, что хочу, чтобы ты была только моей, — губы касаются ее челюсти. — Думаю, ты уже поняла, что я могу быть очень настойчивым.
Ее дыхание прерывается, и во мне просыпается вязкое желание, мои внутренности дрожат от потребности погрузиться в нее. Почувствовать, как ее тело облегает меня, пока я разрушаю ее изнутри.
Я заставляю себя отстраниться, мои пальцы слегка сжимаются, прежде чем отпустить.
— Какая у тебя фамилия? — спрашивает она.
— Барри, — отвечаю я без раздумий.
Мое сердце заколотилось, легкие сжались. Я не хотел говорить ей об этом. Это слишком рискованно, наши отцы много лет работали вместе, и я не могу быть уверен, что она никогда об этом не слышала. К счастью, она даже не вздрагивает.
Напоминание о том, кто она такая, проникает в мои вены, как яд, гнев пробивается сквозь туман ее присутствия, и я восстанавливаю контроль над собой, который, как мне казалось, ускользает.
Ее рука поднимается к моему лицу, пальцы проводят под глазами.
— Что это было?
— Что было, дорогая?
Она качает головой.
— Что-то... твои глаза... они изменились.
— Правда? — я качаюсь на пятках, не обращая внимания на то, что мой живот завязывается в тугой узел. — Просто надеюсь, что ты избавишь меня от страданий и согласишься стать моей.
Она смотрит на землю, а затем снова смотрит на меня.
— Если я буду твоей, то кто ты будешь для меня?
Твоим худшим кошмаром.
— Я — то, чем ты позволишь мне быть.
Ее зубы впиваются в нижнюю губу, и мой большой палец тянется вверх, чтобы коснуться ее.
— Скажи мне, что ты моя Венди, дорогая.
— Я твоя, — дышит она.
Удовлетворение проносится по моей крови, и я улыбаюсь, наклоняюсь и прижимаюсь губами к ее губам, а затем помогаю ей сесть в машину.
Как только она поворачивает за угол, моя улыбка исчезает, щеки болят от этого шоу. Но удовлетворение свободно течет по моим венам, вкус мести свеж на моем языке.
16.ДЖЕЙМС
Предвкушение течет по моим венам, как пикси-пыль по венам наркомана, мой разум мчится со скоростью тысяча миль в минуту. Я годами ждал возможности встретиться с Питером Майклзом лицом к лицу, и наконец этот момент настал. Раньше, чем я предполагал, но, тем не менее.
Интересно, узнает ли он меня? В детстве мне часто говорили, что я — вылитый мой отец, но я уже не уверен, что в этом утверждении есть доля правды.
Сразу после смерти родителей я помню, как сидел в нашем пустом доме, а незнакомые люди пытались утешить меня, спрашивая, что бы я хотел собрать. Что бы я хотел оставить. Как будто вся моя жизнь может быть суммирована и отправлена с несколькими ящиками одежды.
Я молчал, решив взять только небольшую коробку с памятными вещами. Старую книгу со сказками, которые мама читала мне на ночь, и единственную фотографию, на которой мы были втроем: мама, отец и я. Я прятал их под кроватью у дяди, а ночью, когда горе прокладывало себе путь через мои внутренности и обхватывало горло, заставляя меня чувствовать, что я не могу дышать, я доставал их. Я сжимал в руке их неподвижные лица и плакал в подушку, представляя, как голос моей матери читает мне сказки со счастливым концом.
Но однажды ночью, вскоре после моего приезда, дядя нашел их. Я умолял и просил, стоя на коленях, как жалкий пёс, готовый на все, чтобы сохранить те крохи, которые у меня остались. Но его это не волновало. Его не интересовало ничего, кроме послушания и боли. И в ту ночь он позаботился о том, чтобы я узнал, что значит и то, и другое. Он держал меня на коленях, обещая вернуть мне мои вещи, его тонкий нож пронзил мой торс, проливая кровь, и от этого зрелища страх сковал мою душу. Он рассказал мне, как ненавидит моего отца, как его тошнит от моего лица. А после того, как он лишил меня всякой невинности, он сжег все вещи и смеялся, пока я плакал, стыд и мучительное горе смешивались с послевкусием его мерзкого удовольствия.
Но мои слезы быстро высохли, и я поклялся никогда больше не позволять им падать.
В течение многих лет я пытался удержать в памяти их лица, звук их голосов и запах их волос. Но, как и все остальное, воспоминания исчезают. Разумом слишком легко манипулировать, даже нашему собственному подсознанию. Факт становится вымыслом или, по крайней мере, извращённой версией правды. И прошлое становится искаженным и размытым.
— Мы встречаемся с ним в пещере Каннибала, — голос Ру вырывает меня из моих мыслей.
Мои брови поднимаются, удивленные тем, что Питер хочет встретиться именно там.
Пещера Каннибала — это заброшенная пещера глубоко в лесу, примерно в полутора часах езды от города. Ходят слухи, что в пятидесятые годы она использовалась правительством для хранения военного оборудования, но уже давно заброшена. Случайные туристы то и дело проходят мимо, но по большей части это пустое место, слишком скрытое за густыми деревьями, чтобы даже бездомные могли найти там убежище.
Ру усмехается, откидываясь на спинку стула и зажигая сигару.
— Итак, где ты был прошлой ночью? Я попросил близнецов собрать новую партию, думал, ты будешь там, чтобы осмотреть товар.
