Надя усмехнулась про себя в ужасе — да, вот такие пироги, значит, из их с Сережей затеи вышли. Не судьба, значит, ему сына увидеть. Да что ж это такое, ей-богу?
Подскочила с места, громыхнув табуреткой, вылетела в прихожую, начала торопливо натягивать пальто, совать ноги в сапоги. Куда-то шапка запропастилась…
— Ты куда? — удивленным хором вылетело из кухни.
— Я… Я к Машке… Мне надо учебник забрать…
Вылетела за дверь, бегом промчалась к калитке. Как противно скрипит снег под ногами. Тот самый — злой снег. Рыхлый, колючий, сверкающий ледяной искрой. Руки сразу заледенели — варежки забыла. Да бог с ними! Сережа ждет, а она не сумела, не помогла…
Дом Сашки Потапова, Сережиного приятеля, уже светил окошками, опережая ранние декабрьские сумерки. Хозяин давно жил бобылем, с тех пор, как жена подалась в город на заработки, да и пропала там на просторах торговых рядов. Говорят, другого нашла, с теплой городской квартирой. Но Сашка не особо и горевал — жил и жил сам по себе, как говорил, не хуже, чем прежде. А может, специально так говорил, чтоб не жалели. В свободное время даже картины малевать начал, доморощенные пейзажики с натюрмортами. Увлекся… Весь поселок над Сашкой насмехался, а Сережа, наоборот, с ним приятельствовал. Говорил — каждый выбирается из горя как может…
Калитка была распахнута настежь. Девушка остановилась, чтоб унять дыхание, подула на замерзшие пальцы. А идти-то боязно… Сережа ждет, а она без Мишеньки!
Хлопнула дверь, на крыльцо выскочил Сашка, деловито прошагал в ее сторону. Увидел, поднял брови вверх:
— О, Надюха, привет! А Серега там ждет, из угла в угол ходит… А ты чего одна?
— Наталья не отпустила. Даже не знаю, как Сереже сказать…
— Ну, что ж теперь. Не судьба, значит. Ты заходи, чего стоишь, вон замерзла совсем!
— А ты куда, Саш?
— Так на работу, в ночную смену…
— А… Ну, ладно.
— Заходи, заходи, не мерзни! Там в кухне чайник как раз вскипел, попей горячего.
— Спасибо…
Глянув на часы, он поднял воротник пальто, деловито зашагал в сторону фабрики. Еще немного помаявшись на крыльце, она осторожно постучала, толкнула дверь…
Сережа выскочил на ее стук — лицо взбудораженное, руки распахнутые, готовые обнять сына… И встал как вкопанный. Сразу все понял, сник, плеснул из глаз горечью недоумения.
— Наташка не отпустила… Нет, она бы отпустила, конечно, но, говорит, тебя в поселке видели… Поэтому… Ты не расстраивайся…
Он посмотрел на нее устало, даже с некоторой досадою. Махнул рукой, повернулся, ушел в комнату. Вскоре оттуда раздался его негромкий, с горестной хрипотцой, голос:
— Иди сюда, Надь… Чего там стоишь…
— Ага, сейчас…
Быстро скинула пальто, шапку, стянула сапоги, на цыпочках прошла в комнату. Никогда прежде не бывала у Сашки Потапова — ничего, уютно, хоть и живет один… Огляделась, выискивая, куда бы сесть. Вот сюда, напротив Сережи, в кресло.
— Давай выпьем, Надь.
— Ты что, я же не умею… Только шампанское в Новый год…
— Да знаю. А я выпью. Вот только не знаю, есть ли… Сейчас посмотрю…
Какой у него голос несчастный, неживой будто! Парень с трудом вытащил себя из кресла, поплелся на кухню, захлопал там дверцами шкафов. Вернулся, поставил на стол пузатую бутылку «Плиски», блюдце с нарезанным сыром, грустно усмехнулся:
— Надо же, а Сашка-то у нас, оказывается, только благородные напитки употребляет… Кроме «Плиски», больше и не нашлось ничего.
— Да нет. Просто недавно в магазин «Плиску» завезли, все расхватали, как заморский дефицит. Мама тоже на Новый год взяла. А еще большую такую бутылку с бальзамом — «Абу Симбел» называется. И ликер «Амаретто»…
Сережа улыбнулся грустно-вежливо, и она осеклась — не к месту о маме вспомнила… Мысли в голове заметались, опять спросила невпопад:
— А ты что, выпивать начал?
— Да нет, Надь, нет… Сама понимаешь…
Дрожащими руками он отвинтил крышку, налил полстакана, выпил залпом. Накрыв рот внешней стороной ладони, замер, закрыв глаза. И ладонь дрожала, и веки подрагивали нервно. Она сидела, смотрела и маялась — не знала, что сказать…
Сергей заговорил сам, выставив ладони вперед. Глухо, прерывисто:
— Надь, вот убей, понять не могу… Неужели не понимают, ведь Мишка сын мне… Отцовство с разводом никуда не делось! Неужели они этого не понимают, Надь?
Вдохнул глубоко, помотал головой, как усталый конь. Поднял глаза — отчаянные, полные слез.
— Сереж, не надо… Хотя я понимаю, конечно же…
— Да ничего ты не понимаешь. Чтобы понять, надо это пережить… Когда глазами и сердцем видишь, как твой ребенок растет, когда не пропустил ни первого зуба, ни первого шага, ни первого слова… Трудно от себя оторвать. Практически невозможно. Кто-то может, а кто-то нет… Я вот, например, не могу… Ну почему, почему все так сложилось, Надь?
Крупные слезы оборвались, покатились из глаз, и он стыдливо прикрыл лицо руками, закачался из стороны в сторону. Голос зазвучал из-под ладоней еще глуше, несчастнее:
— Наверное, надо было терпеть ради Мишки… Но ты же сама видела — они бы меня уничтожили в конце концов… Не смог больше… Я совсем слабак, да, Надь?
— Нет, ты не слабак. И не надо было терпеть. Все правильно сделал, ты молодец. А с Мишенькой… Все наладится со временем…
— Нет, не наладится. Я, как тебя увидел одну, сразу понял, что не наладится. Будто сломалось во мне что-то…
— Сереж… Он вырастет, повзрослеет и сам тебя найдет… Он же сын, все равно от тебя никуда не денется! Надо просто ждать… Терпеть и ждать… Время все по своим местам расставит!
Он ничего не ответил, сидел, горестно замерев, с прижатыми к лицу ладонями. Отчаяние будто обволокло его плотным коконом, она невольно протянула в его сторону руку и тут же отдернула, испугавшись. Рука сама схватилась за горлышко бутылки, «Плиска» щедро полилась в стакан. Почти до краев получилось.
— Сережа, выпей еще! Тебе же совсем плохо…
Он послушно принял из ее рук стакан, долго глядел в него помертвевшими, ничего не выражающими глазами.
— Что же ты? Пей, пей…
Она встала из кресла, подошла сбоку, приподняла стакан за донышко — поближе к губам. Он сделал несколько глотков, закашлялся, остро пахнущая коньячная влага плеснула в лицо, растеклась по подбородку.
— Ну, что ты, Сереж…
Ладонью дотронулась до щеки и — обожглась будто… Ослепла, оглохла на миг, подчиняясь внутреннему нестерпимо-властному желанию, руки сами обволокли его шею, губы нашли губы… Он замер на секунду испуганно, попытался освободиться, оттолкнуть ее. Да только Надя не далась. Та самая сила, которая копилась много лет, вдруг вступила в свои права, руководила ею беспощадно и безрассудно. И не было ни возможности, ни желания ей сопротивляться…
