Если не считать того, что обе они не жалели времени на приготовление теста. Они обе любили положить на зуб что-нибудь основательное.
Подмигнув старой леди, Мэри ответила:
— Спасибо, бабушка, но помощи не требуется.
Потом она язвительно улыбнулась матери, потянулась за следующей вафлей и откусила от нее сразу половину, сознавая, что завтра, когда весы покажут, сколько фунтов прибавилось, она пожалеет. Но сейчас ей требовалось утешение, а от матери ждать его не приходилось.
Отсутствие способности к сочувствию София компенсировала убежденностью в своей правоте.
— Луиджи Маркони был глупым и эгоистичным человеком. Убивать себя — великий грех перед Господом. Он нарушил завет, и теперь его бедной жене предстоит страдать, потому что он был трусом и выбрал легкий путь.
София перекрестилась, как будто скверное поведение Луиджи по отношению к Господу могло каким-то образом отразиться на ней.
Мэри не знала, почему Луиджи решился убить себя, но в отличие от матери могла понять, что человек способен пожелать легчайшего выхода из трудного положения. После того как она осознала, что лишилась работы и что ее несчастная жизнь теперь станет еще более несчастной, она вдруг подумала о том, чтобы последовать его примеру, хотя эта мысль посетила ее не более чем на пять секунд.
Это объяснялось ее зацикленностью на идее смерти, что было естественно для добропорядочной итальянской девушки. Ее вырастили в сознании, что конец света близок. И мать, и бабушка с неиссякаемой уверенностью твердили, что кончина их вот-вот наступит, и любую фразу они обычно заканчивали словами: «Если только я доживу до этого».
Чаще всего на этом разговор не заканчивался и следующая реплика была такой: «Только Господу ведомо, сколько еще мне осталось топтать эту землю». И далее: «Ваша бабушка (или мать) безвременно сведет меня в могилу».
Однако Мэри никогда не думала о пистолете как о возможном способе покончить счеты с жизнью. Такой способ самоубийства казался ей слишком грязным. Она все еще помнила мрачное зрелище, которое представляли мозги Луиджи разбрызганные по поверхности плиты из нержавеющей стали и холодильнику, когда она явилась утром на работу в ту злополучную пятницу две недели назад и обнаружила тело на полу кухни. От этого воспоминания Мэри поежилась и почувствовала приступ тошноты.
По ее мнению, лебединое ныряние с балтиморского моста Фрэнсиса Скотта Ки [3] было бы гораздо предпочтительнее. И некоторое время она тешилась этой мыслью, пока не вспомнила, какие ужасные пробки на этом мосту в любое время дня и ночи и как она ненавидела там ездить. К тому же смерть в результате переедания шоколада показалась ей гораздо более привлекательным способом самоубийства.
— Ты всегда встаешь на ее сторону. Я думаю, тебе бы следовало помолчать, — сказала София свекрови, продолжавшей вышивать и время от времени бросать взгляды на невестку. — Мэри слишком упивается своей депрессией и печалью. Ей пора встряхнуться и найти новую работу. Какая польза сидеть здесь и набивать желудок вафлями? Кто вообще когда-нибудь слышал о шоколадных вафлях? Это не итальянское блюдо. — И, считая вопрос исчерпанным, София кивнула и добавила: — Я собираюсь пригласить отца Джозефа и посоветоваться с ним. Пусть он поговорит с Мэри.
Эта идея вызвала у Мэри судорожный спазм, и она проглотила оставшуюся половину вафли, облизав с пальцев шоколадный соус. Потом улыбнулась:
— Джо посоветует мне трижды прочитать «Богородицу» и заглянуть к нему утром. Мама, ну почему ты упорно продолжаешь называть собственного сына «отцом Джозефом»? Объясни мне, ради всего святого?
Эта реплика вовсе не означала, что Мэри отказывалась поговорить с Джо. Она была очень близка со старшим братом и любила его. Но для нее он всегда был просто Джо, а вовсе не отец Джозеф, и она не собиралась сидеть в исповедальне и изливать свои печали бедному малому. Она понимала, что и без нее он ежедневно получает немалую дозу омерзительных признаний.
Кроме того, Джо уже давно знал все ее ужасные тайны — ну, например, приверженность к шоколаду и то, что в двенадцать лет она прочитала все неприличные страницы Библии, да еще подчеркнула пикантные места желтым фломастером.
К сожалению — именно к сожалению, — все зависело от того, как на это посмотреть. Ведь ее могла застать за этим занятием мать, а застукал Джо. Но он никогда никому не обмолвился об этом ни словом, и уже по одной этой причине Мэри обожала его.
Вырасти в семье Руссо было не так-то легко. Все трое детей Софии и Фрэнка до сих пор хранили в себе следы, оставленные их воспитанием.
Конни предпочла избавиться от своей властной матери с помощью замужества, едва выпорхнув из средней школы. Конечно, для Софии, считавшей брак окончанием всех мировых проблем, это было благословением Божьим.
Разумеется, это было ничто по сравнению с тем облегчением, которое она испытала, когда Джо вскоре после окончания колледжа объявил о своем намерении стать священником. Он оказался не у дел и, чувствуя себя очень несчастным, предпочел затеряться в среде церковников.
Мэри осуждала своих родителей, главным образом мать, хотя и отец ее нес немалую долю ответственности за то, что разрешал Софии верховодить и командовать собой. Мэри считала, что это попустительство жене и послужило причиной бегства из дома ее сестры и брата. Детей никогда не ободряли и не поддерживали в достижении целей, в них не воспитывали честолюбия. Их не побуждали использовать весь отпущенный им природой потенциал. И особенно несправедливо это было в случае с Мэри.
Будучи средней по возрасту, Мэри всегда чувствовала себя заброшенной. Она не была ни такой умной, как Джо, ни такой хорошенькой, как крошка Конни. Она справедливо считала себя обычной ординарной девочкой.
В школе у нее были посредственные оценки, но ее никогда и не нацеливали на что-то, кроме брака и материнства. С рождения она была запрограммирована на то, чтобы быть посредственностью.
Поэтому никто не был ни удивлен, ни рассержен, когда Мэри не закончила колледж. Когда же она поступила на работу, не обещавшую никакого будущего, никто не возразил.
Жизнь дома гарантировала безопасность. От Мэри ничего не ожидали, и она, в свою очередь, ничего не ожидала ни от кого, в том числе и от себя самой. Если бы можно было вкратце изложить историю ее жизни, то следовало бы подытожить ее, сказав, что она избрала наилегчайший путь. Как Луиджи. Разница заключалась лишь в том, что она все же была жива, хоть и вела мертвенное существование.
Сложив ладони вместе, София воздела руки к небесам и принялась раскачиваться.
