Потому что парень, который убил Рейчел, все еще где-то там, разгуливает, свободный, как чертова птица, и я не потерплю такой несправедливости. Тео Мерчант тоже будет истекать кровью, и я не перестану пускать ее, пока его тело не покинет последняя капля.
Рут улыбается. Улыбка острее лезвия.
— Хорошо. Теперь мы кое-чего достигли.
1
СОРРЕЛЛ
Утверждается, что академия «Туссен» — одна из лучших частных школ в стране. Восемьдесят процентов её выпускников поступают в институты Лиги Плюща, затем становясь астрофизиками, политиками, врачами и банкирами. Рейчел подала заявление в академию в качестве шутки, никогда не думая, что ей дадут стипендию, но я не удивилась, когда однажды утром подруга промчалась по коридору, крича во всю глотку и размахивая письмом о приеме. Она была умна. Даже гениальна, с фотографической памятью. Рэйч работала волонтером в столовых, участвовала в программе «Старшая сестра». Конечно, снобистская, претенциозная, нелепая академия «Туссен» захотела ее. На бумаге Рейчел была идеальным кандидатом — достаточно обездоленной, чтобы они выглядели хорошо, как будто они возвращают дань сообществу, и достаточно умной, чтобы поддерживать их высокие требования и гарантировать, что их статистика оставалась на высоте.
Одному богу известно, как Рут протолкнула меня туда. Я не очень умная. Не так, как Рэйч. Я могу постоять за себя и справиться со своими заданиями, но я не такая особенная, как она. У меня средний интеллект. Я не работаю волонтером ни в каких столовых. Вы никогда не заставите меня подписаться на программу «Старшая сестра» — я бы ужасно влияла на впечатлительные молодые умы. Рут, должно быть, немного покопалась и откровенно шантажировала кого-то, чтобы проложить мне путь к окончанию выпускного класса в таком престижном заведении.
Академия «Туссен», находящаяся в пяти часах езды от Сиэтла, в самом верхнем восточном уголке штата Вашингтон, является последним бастионом цивилизации, расположенным в центре полутора миллиона акров национального леса Колвилл. Один и пять десятых миллиона акров.
Туда ведет одна единственная дорога. Никаких поселков поблизости. Никаких магазинов. Никаких торговых центров. Никакого «Старбакса». Нет сотовой связи. Черт возьми, мне придется подключиться к дерьмовому школьному спутниковому интернету, чтобы иметь возможность отправлять сообщения и звонить Рут для наших ежедневных отчетов.
Поездка бесконечна и чертовски скучна. Мы в двух часах езды от академии, когда Гейнор, которая вытянула короткую соломинку и сопровождает меня через границу штата, выключает радио и зевает, качая головой.
— Если ты выключишь музыку… — начинаю я.
Она поднимает руку.
— Я не могу слышать свои мысли, Соррелл. Если мне придется прослушать еще одну песню «Рейдж Эгейнст зе Машин», клянусь богом, я заплачу.
— Тогда включи что-нибудь другое.
— Давай просто немного помолчим секунду. Почему… почему бы тебе не напеть что-нибудь умиротворяющее? Мои нервы на пределе от всех этих истерических оров.
Господи, она такая древняя. Через некоторое время я отключаюсь, наблюдая, как крошечные городки размытым пятном мелькают за пассажирским окном. Спустя какое-то время мне становится так чертовски скучно, что я начинаю напевать, просто чтобы попытаться разозлить ее.
— Красиво. Что это?
— Хмм?
— Эта мелодия. Это звучало как… Брамс?
— Понятия не имею. Просто мелодия в моей голове. Но это точно не Брамс. Клянусь, никогда в жизни не слушала Брамса.
— Такая некультурная. О! Смотри. Вон там. Это последнее кафе перед тем как мы въедем в Национальный лес. Мы должны взять тебе кофе. Сомневаюсь, что у них будет в школе.
Я поворачиваюсь на месте, смерив женщину недоверчивым взглядом.
— Прошу прощения? Что ты имеешь в виду, говоря, что сомневаешься, что у них будет кофе?
— Это школа-интернат, Соррелл. Сомневаюсь, что они предоставляют кучке подростков доступ к стимуляторам, которые не дадут им спать всю ночь и сделают их сумасшедшими.
— Я не смогу выжить без кофе.
— Тебе придется.
Страх сжимает мне горло.
— Тормози. Тормози прямо сейчас. Может, они продают растворимый.
Гейнор безжалостно хихикает, когда в последнюю минуту резко заезжает на парковку, заставив меня прижаться к двери.
— Оставайся здесь, — говорит она мне, припарковавшись. — Следи за машиной.
— Никто не собирается угонять машину. Мы находимся в середине долбаного ни…
Она захлопывает дверь, крича мне через окно, чтобы я оставалась на месте. Я все равно выхожу.
— Боже милостивый, дитя, неужели ты никогда не делаешь то, что тебе говорят?
— Я остаюсь с машиной! Просто разминаю ноги!
Женщина корчит мне рожу и исчезает внутри.
Здесь чертовски холодно. Я сижу на капоте «Субару Аутбек», засунув руки в карманы кожаной куртки, и жду, когда Гейнор выйдет из захудалого кафе, и меня снова осеняет почти внетелесная странность этой ситуации. Месяц назад мы с Рейчел подпевали дрянным поп-песням на Spotify, танцевали в ванной, готовясь пойти куда-нибудь и повеселиться. Она была так взволнована. Сказала мне, что есть кое-кто, с кем она хочет меня познакомить. Мальчик, конечно. Мы тайком глотали закупоренное Сарой «Шардоне» прямо из бутылки, морщась от кислого вкуса, хихикая, как идиотки, когда убегали с кухни. Мы говорили о «Плане» после выпуска. Мы собирались найти работу на лето и накопить столько, сколько сможем, а затем взять годичный отпуск и отправиться в поход по Европе. Я хотела провести первый месяц в Париже. Рейчел хотела съездить в Лондон и еще немного подзаработать, прежде чем мы отправимся во Францию. «План» был в стадии разработки, но мы все продумывали. Мы бы грелись на солнышке и проводили каждую свободную минуту на пляже, глазея на парней без рубашек, играющих в волейбол…
Я моргаю, и мои воспоминания о неделе, предшествующей смерти Рейчел, разрушаются и рассеиваются, оставляя меня сидящей на капоте «Субару» Гейнор, ошеломленной тем, как быстро жизнь может перевернуться с ног на голову, если не будешь осторожен.
Не будет больше пляжа.
Не будет летних работ.
Никакого Парижа или Лондона.
И нет больше Рейчел.
Блять.
Я сжимаю челюсти, тяжело сглатывая, отказываясь поддаваться рези в глазах. Если начну плакать сейчас, то, скорее всего, буду плакать вечно. Не смогу остановиться и утону в своей печали, а моей подруги не будет рядом, чтобы вытащить меня из депрессии.
Уставившись на свои поношенные кожаные ботильоны, я стараюсь не думать о Рейчел. Стараюсь вообще ни о чем не думать.
— Господи, Соррелл. Я не могу понять, является ли черная туча, нависшая над твоей головой, просто обычной погодой в Вашингтоне или ты притянула ее своим паршивым настроением.
Гейнор протягивает мне чашку, из маленького отверстия в пластиковой крышке поднимается пар; кофе, который она купила для меня, обжигающе горячий, но мне плевать. Я делаю большой глоток и принимаю боль от горячей жидкости, обжигающей мой язык и горло. Чертовски больно, но это измеримая боль. Мой рот обожжен, потому что я проглотила очень горячий кофе. Отлично. В этом есть смысл. Я уже испытывала подобную боль раньше. И примерно знаю, как долго это продлится. Уверена, что мне не нанесено никакого серьезного долговременного ущерба, и к завтрашнему дню я, вероятно, совсем забуду об этом.
Боль, которую я испытываю внутри — совсем другой вид боли. Боль от потери подруги — это что-то новое. Я не могу ее оценить. В ней нет никакого смысла. Я не знаю, пройдет ли она или оставит ли меня невредимой. Я чувствую себя придавленной этим. Что в любую секунду я не выдержу ужасного давления и поддамся ему, и это будет концом Соррелл Восс.
Нахмурившись, Гейнор цокает на меня, хлопая рукой по моим ботинкам, безмолвно требуя, чтобы я слезла с капота. И закатывает глаза, сдаваясь, когда я откровенно игнорирую ее. Вздохнув, она запрыгивает на капот машины, устраиваясь рядом со мной, затем делает глоток своего кофе. Гейнор крошечная женщина. Макушка ее песочно-белокурой головы едва касается моего плеча. Выглядит так, словно ее медленно съедает пухлое, на два размера больше, чем нужно, синее пальто, которое на ней надето. Тушь для ресниц всегда немного размазана, всегда немного слипшаяся. В свои сорок с небольшим Гейнор обычно хорошо выглядит для своего возраста, но из-за мрачного, пасмурного дня сегодня женщина выглядит изможденной, а ее кожа бледной.
