Сажусь у костра и, привалившись к плечу Тимура, в уютном оцепенении наблюдаю за причудливыми танцами оранжевых искр в черных небесах, но из ниоткуда появляется Кир — гостеприимно протягивает мне бутылку вина, а Тимуру — гитару.
— В целости и сохранности. Только настрой. — Он уходит решать насущные проблемы, а я удивленно смотрю на Тимура.
— Только не говори, что играешь…
— Разве что на нервах! — подмигивает он. — Но музыку тоже люблю. Еще в автобусе заметил, как ты одними губами подпевала песне, которая орала в моих наушниках…
Черная лакированная гитара залеплена наклейками с изображениями героев аниме, привидениями и сердечками и нещадно, до досок, исцарапана медиатором. Согнувшись в три погибели, Тимур подкручивает колки, козырек бейсболки закрывает его лицо — вижу только острую скулу, губы, подбородок и шею, и в сладком томлении поджимаю пальцы ног. Грею ладонями бутылку, отхлебываю ароматное полусладкое вино и с одного глотка улетаю в рай.
— Неужели твоя?
— Мать запретила забирать ее с собой. Хочет сделать из меня человека. Но так я и послушался…
Синеволосый Кир выходит к микрофону и, переждав свист и хрип оборудования, радостно приветствует гостей праздника. Оглядываюсь — их собралось пара сотен.
Он развлекает публику годным стендапом, потом на помост вбегает тоненькая девушка и декламирует душераздирающе прекрасные стихи. Группа инструменталистов выдает джаз высочайшего качества. Тут же резвятся дети.
Маленькая девочка, отделившаяся от стайки сверстников, протягивает нам по чахлому одуванчику и с загадочным видом ждет реакции — я не сразу понимаю, что следует сделать, но Тимур тут же находится:
— Ты мое солнце… Спасибо! Только маме не говори! — забирает оба цветка, угощает ее жвачкой и подмигивает, и та, просияв, убегает. К горлу подкатывают слезы умиления.
Вино несколько раз кочует из моей руки в руку Тимура и обратно, он прижимает меня к себе, обжигает дыханием мочку уха, реальность качается и уплывает.
Тучи рассеялись, черный, усыпанный звездами космос, низко висит над землей, искры костра мерцают и улетают ввысь. Атмосфера пропитана электричеством, всеобщее единение прозрачным защитным куполом накрывает собравшихся. Давно, очень давно я живу, не видя прекрасного в мелочах, а его столько, что сейчас душа заходится от трепета.
— Есть еще желающие? — вопрошает Кир в микрофон и поворачивается в нашу сторону. — Тим, дорогой друг, кончай скромничать. Уважь стариков.
Раздаются вопли и аплодисменты.
Тимур скалится, нехотя встает, отряхивает штаны и, забирая гитару, вновь подмигивает мне. Взбирается на помост, вешает ее на плечо и раскланивается:
— Спасибо, люди! Сами знаете, жизнь не располагает к творчеству. Но я надеюсь на хэппи-энд. Окей.
Он проводит по струнам, и я… в очередной раз впадаю в ступор.
Его музыка цепляет с первых аккордов, а текст — с первых слов, эмоции будят воображение, оно рисует полутона и образы — последствия войны, осколки гранат, затопленные бункеры, выжженную землю… Цветы, выросшие на костях, красивую девушку с тоской в глазах, май над пустотой, ослепительно яркое солнце… Страх, боль, зависимость верность, надежда — все в этих строчках. Чистый голос срывается на вопль, переходит на хрип и шепот, и снова возносится над поляной.
Я и раньше допускала мысль, что Тимур прячет многое в своих глубинах, но то, что он выдает сейчас, настолько мощно, что опаляет кожу, перекрывает дыхание и не укладывается в голове. Она кружится от теплого вина, волшебства момента и осознания, что эта песня посвящена… мне.
Меня трясет, по щекам текут слезы. Серая беспросветная реальность с бесконечной чередой проблем и обид кажется мутным кошмарным сном. Этот парень вообще вне возраста и времени. Вне рамок и условностей. Человек со звезды…
Под овации Тимур сбагривает синеволосому гитару, возвращается ко мне, расслабленно опускается на точку и забирает из одеревеневших пальцев бутылку. Щедро прикладывается к горлышку и увлеченно выковыривает былинкой грязь из подошвы.
Я теряюсь, будто передо мной возник призрак. Не знаю, с чего начать разговор. Полагаю, макияж растекся…
— Тимур, ты… — он не решается на меня посмотреть — поправляет бейсболку, допивает вино, наблюдает за людьми, с огромными коробками уходящими в темноту, и качает головой.
— Я никогда не признавался девушке… Если не можешь ответить — лучше промолчи.
Внезапно раздается хлопок, и в небе, на миг озаряя окрестности алым, желтым, фиолетовым светом, расцветают фейерверки.
***
Последние бревна в костре с треском разваливаются на части, лампочки над помостом гаснут, ночь мгновенно накрывает местность черным надушенным платком. За тонкими стенками палатки разносятся голоса, хохот и обрывки песен, загораются фары и фонарики телефонов — гости и местные жители вернулись в лагерь и продолжают веселье. Тимур молча раскатывает спальник, устраивает в изголовье пустые рюкзаки, снимает ветровку и долго смотрит на меня, сталкивая мои мысли и эмоции в пропасть.
Еще вчера я не видела в нем мужчину, с которым могла бы разделить целую жизнь, но теперь от осознания подташнивает. А что, если это… действительно он?
Сердце колотится и обливается кровью. Я не выразила благодарность, не нашлась с ответом на такое крышесносное признание в любви, и, если не хочу его потерять, не должна отказывать… Однако трушу почище, чем в свой не слишком удачный первый раз.
В смятении стаскиваю с себя джинсовку и жду от Тимура дальнейших действий. Если мы переспим сейчас, это будет естественным завершением вечера. Но утром я не смогу вылезти из палатки и никогда больше не посмею на него посмотреть.
— Ну, и для кого я тут расстарался? Чего сидишь? — Тимур зазывно приподнимает край спальника; мысленно осенив себя крестным знамением, ныряю под слои утеплителя и нейлона и тут же попадаю в плен крепких объятий. Дергаюсь, но он судорожно прижимает меня еще сильнее и еле слышно шепчет:
— Не паникуй. Все должно быть не так… — из моей груди вырывается вздох облегчения, и слезы благодарности проступают на глазах.
Приглушенный свет извне проникает в палатку, я рассматриваю красивое спокойное лицо, убираю со лба непослушную темную челку, глажу ладонями щеки. Ощущаю его желание и тяжелое дыхание, и меня накрывает волна обжигающего ужаса и дрожь. Наброситься друг на друга — самый очевидный вариант развития событий, но мы держимся. И Тимур обнадеживающе улыбается.
Разрозненные мысли обретают стройность, и я вдруг понимаю, что никому его не отдам. Потому что тоже… люблю. Хотя не должна произносить это вслух.
Зарываюсь носом в мягкий воротник толстовки, утопаю в аромате лета и солнца и чувствую горячее прикосновение губ к виску.
— У нас еще будет время. Спокойной ночи, Май!
***
20
20
Воскресный вечер вступает в свои права — разморенный почти летней жарой город потихоньку оживает, алое небо над домами приобретает сиреневый оттенок, стрижи со звоном рассекают воздух в нескольких метрах от пыльных окон, внизу бесконечными вереницами ползут автомобили.
На балконе привычно тоскливо, тут же возникает потребность затянуться горьким дымом, но я упорно жую мятную жвачку, кутаюсь в домашнюю толстовку и рассматриваю многоэтажки за зарослями старых деревьев.
На этапе строительства они вызывали у меня лишь досаду — загородили солнце и часть привычного вида на спальный район, но теперь в одной из них живет Тимур, и эта мысль согревает сердце.
Полупьяные от выпивки, недосыпа и взаимности, мы возвращались домой первой электричкой и без устали болтали. Его темные глаза в ярких утренних лучах сияли теплым янтарем — в них плавилось восхищение и обожание. Он крепко держал меня за руку, перебирал тонкие пальцы, безмятежно улыбался, а я, словно школьница, забывала, как дышать.
Потом мы долго обнимались на заднем сиденье такси, но его вечно молчащий телефон вдруг ожил, и Тимур, выслушав скороговорку в исполнении требовательного женского голоса, тяжело вздохнул:
