Дикий, разъяренный, бледный и всклокоченный.
Он точно меня сейчас убьет.
Кидается ко мне, рывком стаскивает с дивана и толкает в кресло.
— Матвей!
— Заткнись! — с рыком оглядывается на меня.
Зверь. Сейчас он — не человек, а взбешенная зверюга.
— Папа? — Лиля замирает в проходе с кружкой чая.
На секунду в глазах Матвея проскальзывает черное отчаяние, но оно вновь сменяется злобой:
— И ты не лезь.
Что-то не так.
С моим мужем что-то не так.
Он срывает подушки с дивана, шарится по плотной ткани днища, пробегает пальцами по стыкам, и его всего трясет.
— Матвей… Что ты ищешь?
— Пуговицу! — рявкает он меня. — Сранную пуговицу, Ада! Пуговицу!
Он обезумел. Глаза горят ненавистью, и, кажется, он не совсем понимает, где находится.
— Какую пуговицу? — шепчу я.
Его надо успокоить.
— Милый… тебе помочь найти пуговицу?
— А ты ее не находила? — хрипит он.
— Нет.
— А ты? — оглядывается на Лилю, которая с круглыми глазами качает головой. — Точно? Маленькая такая, выпуклая и перламутровая.
Его голос срывается, руки дрожат.
— Нет, пап, не находила. Можем, вместе поискать.
— Нет! — рычит он, когда она делает несмелый шаг. — Не смей подходить! Стой там!
— Милый…
— И ты! — вскидывает в мою сторону руку. — Сиди, где сидишь, Ада.
— Ты меня пугаешь…
— Я знаю.
Вновь шарится в стыке между спинкой и днищем и замирает на несколько секунд. Выдыхает и вытягивает руку. В пальцах — маленькая перламутровая пуговица.
— Это правда, — Матвей с отчаянием смотрит на нее. — Это все было… — а затем его рот растягивает в жутком оскале улыбки, и он смеется.
Смеется — мягко сказано. Это смех сумасшедшего маньяка, и меня уже саму начинает трясти от страха.
— Матвей…
Он прячет пуговицу в карман брюк, встает и с хрустом разминает шею, глядя на меня сверху вниз темными глазами:
— Я должен был не вестись на твои слова, что она твоя лучшая подруга, что вы с ней детства дружите, что она никому не желает зла. Я идиот, Ада, а ты идиотка.
Я не буду вступать с ним в диалог, потому что ничего не понимаю, и могу любым неосторожным словом взбесить его.
— И это была моя обязанность разглядеть в этой суке опасность для моей семьи, — он хмыкает. — Разглядеть и задавить, как крысу.
А затем разворачивается и шагает прочь.
— Матвей! — я вскакиваю на ноги и кидаюсь за ним. — Матвей!
Если я его сейчас отпущу, то быть большой беде.
— Пап! Подожди!
Лиля бросается следом. Мы обе охвачены ужасом и паникой, а Матвей тормозит у лестницы, разворачивается к нам и с улыбкой выуживает телефон из кармана.
— Пап, — всхлипывает Лиля. — Что это за пуговица.
— Не бери в голову, — касается экрана, и прикладывает телефон к уху. — Кстати, у меня, похоже, будет теперь собака.
Лицо отрешенное, а глаза пустые.
— Белая такая и пушистая, — едва заметно щурится. — Надо бы узнать, живая она или нет, — замолкает на секунду и смотрит на ногти. — Ия? Не кричи. Прекрати. Да я знаю. Поэтому и звоню.
Лиля сжимает мою руку. Ладошка у нее мокрая.
— У меня дэтэпэ случилось, — Матвей вздыхает, — только сейчас отвязался. Ты где сейчас? Да, я готов поговорить, — повышает голос. — Не истери! Мне хватит Ады с ее истериками. Где ты? Понял. Скоро буду. Все обсудим, Ия. Я тебя, — прячет руку в карман, в который сунул пуговицу, — внимательно выслушаю.
Сбрасывает звонок и смотрит на нас:
— Какая же она тупая сука, а мы оказались еще тупее. Забавно, — размашисто шагает к входной двери.
— Что-то не так, — шепчет Лиля. — Мам…
Отпускаю ее руку, вновь кидаюсь за Матвеем, который резко разворачивается и под визг Лили впечатывает меня в стену и сжимает шею в холодных пальца:
— Не лезь ко мне сейчас, Ада. Ты не видишь, я не в духе?
— Вижу… Матвей…
Затем он с хриплым и болезненным выдохом прижимается горячей щекой к моему виску.
— Мне жаль, Ада… Очень жаль, что все так получилось…
— Мне тоже, — сипло и сдавленно шепчу я, а по щекам текут слезы. — Очень жаль и мне очень страшно… Я ничего не понимаю, Матвей…
Зажмуриваюсь и всхлипываю:
— Поговори со мной…
— Не могу, Ада, — едва слышно отвечает он и повторяет по слогам, — не могу.
Мажет губами в каком-то отчаянном поцелуе по виску и брови и выходит из дома.
— Матвей! — выскакиваю за ним.
Я уже не плачу, а реву. Слезы ручьями текут из глаз. Останавливаюсь на второй ступени, в отчаянии наблюдая за тем, как он шагает к калитке.
— Господи… Да что происходит…
Меня изнутри переворачивает холодным предчувствием чего-то очень нехорошего, но я не могу понять чего.
Матвей у калитки оглядывается и мягко улыбается:
— Иди в дом, Ада. Тебе надо отдохнуть, а то ты бледная.
— Матвей…
Он будто на краю крыши, но он сейчас не подпустит меня к себе.
— Мне пора, — он усмехается, — меня Ия ждет.
И я не чувствую в груди ревности или злости. Только тревогу. Холодную и липкую. Выходит с территории дома, петли калитки тихо скрипят, и я медленно оседаю на ступеньку.
— Он сошел с ума, да? — сипит Лиля за моей спиной. — Мам, мы можем что-то сделать?
Глава 31. Он не в себе
— Можем, — шепчу я и кидаюсь в дом, — тащи телефон, Лиля!
Бросаюсь вверх по лестнице, врываюсь в свой разгромленный кабинет и ищу разбитый телефон
— Мам, — шепчет Лиля и протягивает телефон.
— Вытаскивай симку, — подхватывает среди обломков свою сим-карту.
— Поняла. Только мне игла нужна.
Выбегает из кабинета, я за ней в ее комнату.
Через минуту я ищу среди списков контактов, которые всегда на сим-карту, Вику, маму внуков Юры.
Гудки обрываются настороженным голосом:
— Алло?
— Это Азарина Ада Викторовна, Виктория, учительница…
— Да? Я знаю, вы у меня же сохранены, — смеется она. — С вами все в порядке, а то вас сегодня заменяли?
— Мне нужен телефон Юры. Срочно.
— Что случилось? — голос напрягается.
— Мой муж может натворить глупостей. Я, правда, не понимаю, что происходит, но ваш дядя должен быть в курсе.
— Да етить-колотить, — возмущенно шипит Вика, — опять он сунул нос куда-то.
— Вика!
Вика диктует номер телефона, я его записываю на клочке бумаги, который протягивает бледная Лиля.
— Спасибо, Виктория.
Сбрасываю звонок и вызываю Пастуха, который, как назло, долго не отвечает, но все же его скучающий и надменный голос раздается в телефоне:
— Слушаю.
— С моим мужем что-то происходит!
— Милочка, ты номером не ошиблась?
— С Матвеем, — повышаю я голос. — Он не в себе!
— А тогда не ошиблась, — Юра вздыхает. — В каком смысле не в себе? У него как бы развод с любимой женой. Чего ты от него хочешь?
— Папа сошел с ума! — взвизгивает Лиля. — Он убьет ее!
— Кого?
— Он к моей подруге поехал.
— Так, — цокает Юра. — Ада, может, тебе его отпустить?
— Да чтоб тебя! — рявкаю я. — Он не на рандеву поехал с пуговицей!
А затем замолкаю. Наверное, я зря в таком тоне с пастухом разговариваю. Он же пальцы людям ломает.
— Повиси на линии, Ада. Я кое-кому звякну.
— Кому?
— Если твой муж сошел с ума, то закажу бригаду санитаров, — Юра фыркает. — Будем ловить, — смеется, — вот это я понимаю, суета сует.
Переводит меня в режим ожидания, и я кусаю ногти.
Нет, у меня нет жалости или беспокойства к Ие, как к подруге, которая находится в опасности.
Я не хочу, чтобы Матвей на волне безумия и ярости совершил непоправимое. И я в его глазах увидела решительную обреченность, которая зальет его реальность кровью.
— Слушай, Адочка, — вздрагиваю от голоса Юры, — я что-то тоже ничего не понял.
— Что?
— Ммм… — неопределенно мычит Юра. — Твой муж на рандеву-то поехал с психиатром.
— Что?
— Ну, — он вздыхает. — Я свел твоего мужа с одним мозгоправом. И я ему звонил, чтобы он там укольчики приготовил и поехал со мной искать твоего слетевшего с катушек мужа. Для него это привычное дело, он меня бывает ищет по городу с иголками и витаминками.
