запить.
Он кивнул. Открыл пакетик, всыпал в рот содержимое и запил водой прямо из-под крана.
Выглядел Марк плохо, опухший, помятый, с головной болью, с перегаром.
И мне бы его пощадить. Но только не сейчас. Как говорил мой папа: «Больной, не занимайтесь самолечением! Врач сказал в морг, значит, в морг!»
В кармане у меня лежал кулон с балериной и красным камнем.
— Надо поговорить, — сказала я.
Марк обречённо кивнул и без сил прижался лбом к холодному стеклу окна.
Я физически ощущала, как ему тошно. Гадко. Противно. Стыдно.
А ещё больно.
Но это был его выбор.
— Гренки будешь? — выложила я на тарелку поджаренные с двух сторон ломти батона.
— Не сейчас.
— Кофе?
Он покачал головой.
— Давно ты здесь? — повернулся он с надеждой.
— Часа два, — ответила я. И тоже покачала головой: и не надейся.
Я всё видела. И бутылку из-под шампанского в красной помаде. И использованный презерватив. И чёртов кулон с балериной, что Завьялова забыла у кровати.
— Я должна тебе рассказать, — я выключила плиту. Аккуратно повесила полотенце и повернулась. — Про Михаила Беккера.
Марк болезненно скривился.
— Может, не сейчас?
— Нет. Именно сейчас, Марк. Наверное, я должна была рассказать тебе раньше, но как все изнасилованные девочки я старалась забыть. — Он замер. В глазах застыл вопрос и страх услышать ответ. — Надеялась перевернуть страницу, забыть и никогда не вспоминать. Как будто это возможно.
— Беккер тебя?..
— Да. То, что ты слышал во сне. Это был не оргазм. Когда мне было девятнадцать лет, Беккер меня изнасиловал, избил и заразил трихомонозом. Он был моим первым мужчиной. И как ты понимаешь, единственным, — развела я руками. — До тебя.
Марк в ужасе покачал головой.
— Четыре года после него у меня никого не было. Я ходила на психотерапию, пыталась справиться, пыталась жить дальше. Что-то у меня получилось, что-то нет. Но потом появился ты. И я влюбилась. Я очень любила тебя Марк. И сейчас люблю. Я никого никогда так не любила. Но…
— Между нами снова встал Михаил Беккер, — закончил за меня Марк.
— Увы. Ты ревновал, я не могла рассказать тебе правду. Мы стали ссориться. Обиды копились. А потом…
— Потом ты сказала: Марк, давай разведёмся, — сказал он с горечью.
Я покачала головой:
— Не всерьёз. Просто на высоте эмоций.
— Но ты не оставила мне выбора, Ань, — выдохнул Марк. — Что я мог ответить? Нет, давай не будем? Давай останемся вместе? Мне пришлось согласиться.
— И всё зашло слишком далеко, — кивнула я.
— Вот я дебил, — провёл он рукой по лицу. — Если бы я знал. Этот Беккер…
— Никто не знал, Марк. И я скорее умерла бы, чем призналась кому-нибудь или пошла в полицию. Я скорее позволила сделать с собой то же самое снова, чем допустила, чтобы кто-то догадался. Мне было стыдно и страшно даже представить через что придётся пройти моей семье, если они узнают. Я не могла сделать им настолько больно.
Марк сглотнул. Покачал головой, говоря: понимаю. Скулы вздулись желваками — так он стиснул зубы. Костяшки на кулаках побелели.
— Догадался только мой отец и прострелил Беккеру ногу. Но этого не знала я. Узнала только сегодня. Чёртов Беккер, наверное, не оставил бы меня в покое, если бы отец этого не сделал. Но это я тоже поняла только что — почему он отстал. Мне было не просто стыдно, я чувствовала себя виноватой за всё, что произошло.
— Но это ведь неправда, — сказал Марк с чувством.
— Сейчас я, конечно, это знаю. Но тогда… Мне было девятнадцать, и мой первый опыт был таким, что лучше бы его совсем не было.
— Убью его, суку!
— Думаю, мой отец думал так же, когда направил табельное оружие на его пах. И я очень благодарна отцу, что он этого не сделал. Иначе этой возможности не было бы у меня. Я справилась с Беккером сама, Марк. Не спрашивай, как, — я подняла руки, — я этим не горжусь, что поджарила его мошонку электрошокером, и пока он валялся в отключке, наделала фотографий его посиневших гениталий. Но теперь я точно знаю, если он ещё раз появится в моей жизни — я снова справлюсь. Не беспокойся за меня, я сильнее, чем кажусь. Пусть теперь он беспокоится и меня боится.
— Ты серьёзно это сделала? — опешил Марк.
— Да, я страшная женщина, но он напросился, — развела я руками. — И мне очень жаль, что я позволила Беккеру испортить наши с тобой отношения, Марк. Позволила ему встать между нами. А там уже многого было не надо. На тлеющие угли, что ни брось — разгорится пламя.
— Я тоже хорош, — сказал Марк.
— Мы оба хороши, — ответила я. — Но… что сделано, то сделано.
И я сейчас вовсе не развод имела в виду. И Марк понял.
— Ань, она ничего для меня не значит, — смотрел он взглядом больной собаки.
— Я знаю, Марк.
— Я был не в себе. Я увидел вас вместе и…
— Я понимаю, Марк, — снова кивнула я. Протянула руки, чтобы его обнять.
— Прости, — прижался он лбом к моему плечу. — Я дурак. Полный кретин.
Я погладила его по голове.
— Тебе очень идёт эта новая стрижка.
— Ты заметила, — поднял он голову.
— Трудно было не заметить, — взъерошила упавшие на лоб вихры и сделала шаг назад.
— Нет, Ань, — удержал он меня за руку. — Пожалуйста! Не уходи. Я не хочу без тебя. Я не могу. Я люблю тебя…
— Так будет правильно, Марк, — покачала я головой. — И не вини себя, пожалуйста! Всё это правда уже неважно.
— А-а-ань!
— Марк, я не в обиде. Мы развелись, — я вышла в прихожую. Марк вышел за мной. — Была она сегодня здесь или нет — уже не важно, — натянула пальто. — Это уже не про нас, это про тебя. Ты ничего мне не должен. Зина в принципе-то неплохая баба. Дурная, и какая-то по-бабски несчастная: кого любит, тому не нравится, кому нравится, тот не нравится ей, но если тебе с ней хорошо…
— Да не хорошо мне с ней! — выдохнул Марк.
Он стоял в проёме, пока я натягивала сапоги.
— В любом случае ты вправе делать что хочешь, не оглядываясь в мою сторону, — разогнулась я.
— А ты? Чего хочешь ты?
— Жить дальше. Береги себя, Марк, — чмокнула я его в щёку и ушла.
Вот теперь действительно всё.
Она ушла.
Первый раз за долгое время они по-настоящему поговорили и снова стали так близки.
Но он всё испортил.
Она ушла и больше не
