Хазаров никак не комментирует эти откровения, не подтверждает, не опровергает их, а я с оторопью пялюсь на него, прикидывая, правда ли то, что говорит Тамара. Неужели, реально мог силой заставить девочку делать аборт? Это что за зверь-то такой?
Серый с легким удивлением посматривает на босса, но ничего не говорит и виду не подает, что его это сильно заинтересовало.
— А зачем сказала, что насилие было? — продолжает допрашивать Хазаров.
— Потому что было! Я не хотела! А ты…
Тамара принимается плакать, жалко растирая красное опухшее лицо пальцами, сквозь слезы слышны бормотания:
— Сволочь такая… Гад… Я тебя любила-а-а… Думала, замуж… А ты-ы-ы… Даже не искал… Даже не вспомнил…
— Мам! — кидается к ней Ванька, падает на колени, обнимает ее, и Тамара изо всех сил цепляется за его тощую фигурку, причитая все громче:
— Во-о-от… Один ты у меня защитник… Вырос… Сыночка мой… Хороший мой…
— Мам, не плачь! Не плачь!
Я не могу на это смотреть, стремительно разворачиваюсь и выхожу из комнаты, а затем и из квартиры.
Спускаюсь по загаженной лестнице вниз, у подъезда пытаюсь прикурить, но не выходит, зажигалка не срабатывает.
Чертыхаюсь, злобно щелкая колесиком, пока перед носом не появляется смуглая ладонь с зажигалкой…
Прикуриваю, кивком благодарю, затягиваюсь, стремясь успокоиться.
— Подвезти? — спрашивает Хазаров, без особого радушия, просто проявляя вежливость.
— Куда? — удивляюсь я, только теперь осознавая, что он вышел следом, оставив Ваньку и Тамару наверху. Причем, судя по времени, прошедшему с момента нашей последней встречи, поговорить с Тамарой о чем-либо, помимо уже услышанного, он бы вряд ли успел.
Я смотрю, как Серый спокойно идет к машине, садится за руль.
— Ну… Куды там тебе надо? — все так же равнодушно пожимает плечами Хазаров, — домой? На работу?
— Подождите… — не могу я собрать мысли в кучу, сформулировать фразу, — а… Ванька?
— А что Ванька? Он с матерью.
— Но… А как же… Он же… Ваш сын?
— Пока неизвестно, — сухо отвечает Хазаров.
— И что? — я все еще путаюсь в словах, не понимая, как относиться к нему, что дальше говорить, голова пустая, все разом вылетает, — в смысле… Что вы намерены дальше?..
— Ничего, — отвечает Хазаров.
— Как это “ничего”? — не понимаю я, — но… Он же… Сын…
Хазаров никак не комментирует пошедший по кругу разговор, с легким нетерпением смотрит на меня, судя по всему, ожидая ответа на свое предложение.
А я все никак не могу уложить в голове его поведение.
Это что же получается… Ему плевать, что у него сын? А зачем приезжал? Удостовериться? Нет, я понимаю, наверно, еще днк надо и так далее… Но в любом случае… Он что, все так и оставит? Вот так?
— Послушайте, — вспоминаю я основную причину всего затеянного, — у нас проблемы… У Вани проблемы… Его преследуют очень опасные люди…
— Не пори чушь, какие опасные люди? — с холодной досадой отвечает Хазаров, — вы говорили, что тут кто-то может быть, и что-то я никого не пронаблюдал. Нечего выдумывать…
— Но я не выдумываю! — повышаю я голос, — это в самом деле опасно, уже пострадал Иваныч…
Хазаров не задает вопроса, кто такой Иваныч, смотрит на часы, перебивает меня:
— Ну, так тебя подвезти?
— Неужели вы так оставите?..
— Решай.
Я, осекшись, смотрю в его холодные глаза и понимаю, что, пожалуй, верю Тамаре… Этот человек запросто мог силой отвезти женщину на аборт… Он на все способен…
Темный, мрачный, безэмоциональный… Словно мертвец. Ему плевать, что с его сыном, ему плевать, что у него вообще есть сын! Он приезжал удостовериться, что женщина, обвиняющая его в насилии, врет… Наверно, в их среде какие-то свои понятия о чести, и такое за гранью…
Удостоверился и теперь со спокойной совестью уезжает.
И что будет дальше с Ванькой, ему все равно…
— Спасибо, я сама как-нибудь.
Голос мой звучит так же холодно, как и его.
Хазаров, чуть помедлив и скользнув по мне тяжелым взглядом, коротко кивает и спокойно идет к машине.
А я курю, сдерживая подрагивающие пальцы и глядя в его широкую спину, обтянутую кожаной курткой, приветом из двухтысячных. И изо всех сил сжимаю губы, чтоб не крикнуть что-нибудь ему вслед. Что-нибудь едкое, оскорбительное даже.
Потому что не проймет эту глыбу.
Машина отъезжает, а я выдыхаю, пытаясь привести себя в чувство и решить, что делать дальше. Глупая затея с поиском отца Ваньки закончилась не менее глупо, чем началась, результата никакого, кроме растревоженного ребенка и километра моих потраченных нервов.
Надо вернуться обратно, выяснить у Тамары, приходил ли кто к ней, спрашивал ли про Ваньку. Идея тоже так себе, если она в таком состоянии, то вряд ли вспомнит, но мало ли… Хоть буду понимать, насколько глупо сейчас прятаться. Может, уже и не ищет никто, забыли про нас. Хотя, если Ванька реально ничего не утаил больше, то искать должны. Например, органы правопорядка. Пусть не очень активно, но хотя бы опросить обязаны родственников, друзей… И, опять же, надо помнить про тех мужиков, что уложили на больничную койку Иваныча… Если одно с другим связано, конечно, потому что сейчас, по прошествии небольшого времени мне все больше это все начинает казаться бредом, натянутой совой на глобус…
Я отбрасываю сигарету, разворачиваюсь к подъезду, захожу уже, и вижу, как по двору ползет темная машина с тонировкой. Вполне возможно, что она тоже не имеет отношения к нам, но пуганный заяц внутри бьет лапами, заставляя быстро забежать на второй этаж и оттуда из окна подъезда пронаблюдать за выгрузкой двоих мужиков с переднего сиденья машины.
Тех самых мужиков, что приезжали к больнице…
Глава 25
Замираю в шоке буквально на секунду, потому что из головы все к чертям вылетает, слишком уж перепад сильный, но затем прихожу в себя и молча рву наверх, даже не пытаясь по пути придумать, что дальше делать буду. Забаррикадироваться в квартире? Вызвать полицию? Позвонить Хазарову? Последнее особо смешно, потому что телефон мне никто не озаботился оставить, а я слишком гордая и дура, чтоб самой приставать и спрашивать. Вот теперь и расплачиваюсь за это.
Дверь в квартиру открыта, забегаю, натыкаюсь сходу на дико расстроенного Ваньку, моющего чашку в кухне.
— Мама где? — спрашиваю, заглядывая в комнату. Вижу тело на диване и понимаю, что могла бы и не спрашивать. Слабый, измученный токсинами организм, получив небольшую дозу спиртного, ожидаемо впал в прострацию и вырубился.
— Там утренние приятели, — коротко поясняю Ваньке, — дверь есть чем подпереть?
Он бледнеет, роняет чашку, бросает взгляд на мать.
Прикусывает губу.
— В подъезде уже?
— Наверно…
— Валим к Паше.
— Куда???
Вопрос я задаю уже на бегу, следуя за Ванькой на выход. Мы запираем дверь на ключ, тревожно прислушиваясь к шумам в подъезде, и шустро поднимаемся на этаж выше.
Ванька толкает дверь, такую же хлипкую на вид, как и в его квартире, и мы оказываемся в невероятно загаженной прихожей.
Пока я оглядываюсь, Ванька торопливо закрывает дверь и прижимается ухом к полотну. Смотрит на меня огромными в полумраке, тревожными глазами:
— Идут… — шепотом комментирует ситуацию.
Потом отлипает от двери и идет в комнату через завалы мусора.
Я следую за ним, осматриваясь, хотя особо смотреть-то не на что. Еще одно грязное до невозможности социальное жилье. И обстановка практически такая же, как и этажом ниже, в Ванькиной квартире. И даже тело на грязном диване имеется!
Я разглядываю это тело, с легкой опаской, потому что, судя по вони и внешнему виду, оно тут давненько. И не факт, что живое.
Ванька же, бросив короткий взгляд на хозяина квартиры, говорит равнодушно:
— Это Паша.
— Ага… — киваю я заторможенно, — а он живой вообще?
— Живее всех, — усмехается Ванька невыносимо взросло и от того пугающе. Сейчас он меньше всего походит на десятилетнего ребенка, словно опасность и события последних дней вымыли из него этот чистый флер детскости. — Пошли выше, а то могут и сюда прийти.
