меня, он переместил свой взгляд с моих глаз к губам. И в этом взгляде читалось благоговение.
— Что? — спросила я, и в следующее мгновение его губы прижались к моим. Он целовал меня медленно, сладко. Осторожно обняв ладонями мою шею, он углубил поцелуй. Я сжала руками его плечи. Он казался большим по сравнению со мной. Безопасным, теплым, родным. Прервав поцелуй, он открыл глаза и на секунду улыбнулся мне. Я вернула улыбку, и Джекс поцеловал меня снова. Я передвинула руки ему на ребра и притянула ближе. Он проложил дорожку из поцелуев по моей челюсти к уху. Мое дыхание учащалось.
Низким голосом он прошептал мне на ушко.
— Я так долго этого хотел.
— Ну как? Было нормально? — нервно спросила я.
— Тише. Было идеально.
Он нежно прикусил мочку моего уха. Я всхлипнула.
— Убери от нее свои руки. — невнятный голос моего отца разнесся по темному коридору.
Джекс отстранился, но не убрал рук с моей шеи, а его взгляд удерживал мой. Я замерла.
— Я сказал: убери от нее свои гребаные руки.
Глаза Джекса увлажнились, и он сжал веки, как будто хотел сделать так, чтобы мы исчезли.
Он покачал головой и шепнул.
— Это не взаправду.
— Все в порядке, Джекс. Отпусти меня. Со мной все будет хорошо.
Он все-таки убрал руки с моей шеи и одними губами прошептал «мне жаль».
— Ты не виноват.
— Тащи свою задницу домой, Эмерсон, — голос моего отца сотряс стены.
— Хорошо, папа, — я спрыгнула со стойки и подошла к нему. — Пойдем, — сказала я и кивнула в сторону двери.
— Сначала я потолкую с этим дегенератом.
— Папа, я только поцеловала его. И больше ничего. Да мы вообще целовались впервые, — я посмотрела назад на Джексона, чьи глаза теперь расширились и наполнились паникой.
— Заткни хлеборезку и п***уй домой сейчас же!
— Прошу, не трогай его! — взмолилась я в последний раз.
Я остановилась сразу же, как только вышла за дверь и прислушалась. Но услышала только, как он сказал.
— Еще раз к ней прикоснешься, и я убью тебя. У меня в доме заряженное ружье, которое уже дожидается тебя.
Услышав, что он подходит к двери, я кинулась домой, забежала к себе в спальню и захлопнула дверь.
Он пришел не сразу. Наверняка ему нужно было сперва отпить из той чудо-бутылки, которую он купил на мои кровные деньги, прежде чем кричать мне в лицо. На секунду я понадеялась, что он оставит меня в покое, но это было бы слишком просто.
Не в стиле моего отца.
Через сорок пять минут дверь в мою комнату распахнулась.
— Вставай, маленькая лживая сучка.
Впервые в жизни я высоко подняла голову и подошла к нему. Посмотрела ему прямо в глаза, за что получила пощечину! Я в шоке уставилась на него. Он дал мне пощечину. Он никогда не бил меня так по лицу. Раньше он грубо хватал меня и толкал, когда дела шли совсем плохо, но никогда не бил с такой силой и целеустремленностью. Я собралась, расправила плечи и снова подняла к нему лицо. Я была напугана и вся тряслась.
— Ты хочешь быть лгуньей и шлюхой?
— Нет, сэр.
Пощечина!
— Маленькая дрянь!
Пощечина!
— Ты обманула меня, Диана!
Пощёчина.
Почему он назвал меня именем моей матери?
— Я — Эмерсон, папа!
И снова пощечина.
Я зарыдала.
— Прости, пап…
И снова.
— Мне даже не пришлось прикасаться к этому сосунку Джексону. Он чуть не описался прямо там, от одного моего взгляда!
Что-то во мне внезапно изменилось. Отец мог обзывать меня гадкими словами и что угодно говорить о моей матери, он мог обсирать хоть всех людей в мире, которых презирал, всех шлюх, наркоманов и дегенератов, но Джекса он трогать не смел. Он не имел права даже имя его произносить вслух. Я бы не позволила ему такого оскорбления без боя.
На удивление спокойным голосом я сказала.
— Да пошел ты.
Отец стоял и смотрел на меня, неподвижный, ошеломленный.
— Я сказала: пошел в жопу, злобный ублюдок! Ты не имеешь права!
Ударив кулаком, он повалил меня на пол и долбанул ногой по голове. Я отключилась и очнулась через несколько секунд. Он бил меня по спине пряжкой ремня. Я кричала от боли и молила его остановиться. Я попыталась уползти на четвереньках, но он наступил мне на спину, а затем перевернул за волосы. Ударил по лицу, и я снова потеряла сознание. Я парила где-то на грани беспамятства и ощущала, как мое тело бьют, как он наносит мне удары снова и снова.
Потом дверь в спальню с треском распахнулась, и я увидела черное худи и кроссовки Джексона, приближающегося к нам.
Я попыталась закричать: «Нет, Джекс!», но не смогла произнести ни слова. Я боялась, что отец убьет его. В одно движение Джекс оторвал отца от меня и повалил его на комод. Я пыталась оставаться в сознании. На моем лице и ресницах застыла кровь, но, несмотря на все это, я могла видеть, как Джексон удерживал отца, наносил ему удары, один за другим.
— Ах ты кусок дерьма! — кричал он, ударяя его снова и снова.
Когда отец, казалось, то ли не мог шевелиться, то ли вовсе вырубился, Джексон подбежал ко мне с широко открытыми, испуганными глазами. Он легко поднял меня на руки. Его слезы падали мне на лицо, но я больше ничего не чувствовала.
— Господи! Боже мой, — повторял он. — Господи, только не умирай, Эм. Пожалуйста, не оставляй меня.
Я отстраненно подумала, что, наверное, выглядела просто ужасно, а потом снова потеряла сознание. А когда пришла в себя, поняла, что лежала на сиденье отцовского грузовика. Моя голова покоилась у Джекса на коленях. Пока вел, он все время повторял:
— Постарайся не засыпать, Эм.
Моя одежда прилипала к телу из-за пропитавшей ее крови. Я начала ощущать покалывание и боль во всем теле.
У Джексона было ученическое разрешение на вождение — скоро ему исполнится шестнадцать, и он получит права. Может, тогда мы сможем, наконец, покинуть Нибл, подумала я.
— Эмерсон, я люблю тебя. Пожалуйста, не закрывай глаза.
Но я не могла выполнить его просьбу: мне так хотелось помечтать о нас в какой-нибудь другой жизни, где мы могли бы любить друг друга.
В больнице Джекс не отходил от меня ни на секунду. Он не оставил меня даже после того как полицейские и соцработники из службы защиты детей заверили его, что со мной все будет в порядке. У меня было сотрясение мозга, почерневшие и опухшие глаза, разбитая губа, небольшие порезы от пряжки
