– Последние три года.
– На ее долю выпало очень тяжелое испытание, – вздохнул де Кордоба. – Ей нужна будет ваша поддержка. Скажите, а сколько лет Иден?
– В этом году исполнится двадцать один.
– Она родилась в Америке?
– Да. После гражданской войны в Испании Мерседес уехала в Калифорнию. Там Иден и родилась.
– А ее муж состоятельный человек?
– Да. Но Мерседес и сама достаточно богата. Она вкладывала деньга в акции фондовой биржи. Все, что вы здесь видите, полковник, создано ее собственными руками. Она очень многого добилась.
– Да, – согласился он. Невозможно было не заметить звучавшие в голосе молодой женщины гордость за свою хозяйку и любовь. – Она добилась выдающихся результатов.
– Ну, не буду вам мешать, – сказала Майя.
Он поцеловал ей руку, и, улыбнувшись, она вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
Санта-Барбара, Калифорния
Доминик ван Бюрен оделся. Лежащая в его постели девица продолжала сладко спать.
Он позавтракал на террасе – апельсиновый сок, папайя, манго. Сияющее солнце заливало пышный сад. Вокруг мир и покой.
Его мысли были заняты телефонным звонком Мерседес. Похитили Иден? Да со своим пристрастием к наркотикам она и трех дней не протянет. Однако он отказывался верить, что это могло быть правдой. За всем случившимся четко просматривается почерк дочери. Очередная идиотская выходка.
В последние полгода они почти не виделись. Ну и черт с ней! Кому нужно такое дерьмо? Просто невыносимо быть отцом такой дуры, как Иден.
Прикована цепью? Глупый розыгрыш. Наверняка она прячется у кого-нибудь из своих дружков-хиппарей. Да еще смеется над ним, прикидывая, на что потратить полученные деньги.
Он почувствовал, как его охватывает гнев. Сука! Ну он до нее еще доберется. Давно пора всыпать ей как следует.
Доминик схватил со стола ключи от своего «порше».
* * *
Полуденная жара и автомобильные пробки делали поездку невыносимой. Еще не добравшись до Агура-Хиллз, ван Бюрен поднял складывающуюся крышу «порше» и на полную мощность включил кондиционер. Он ненавидел ездить на машине в такое пекло, среди густого смога, черных и коричневых физиономий, среди всех этих обшарпанных домов.
А ведь двадцать лет назад он любил этот город, но строительные компании да наехавшие сюда иммигранты и прочий сброд превратили его в настоящую помойку.
Он свернул на бульвар Сепульведа, затем проехал по Сансет и очутился на Мандевилль-Каньон. Машин сразу стало меньше.
Единственный район в Беверли-Хиллз, подумал он, который еще не успели загадить. Ни тебе испанцев, ни азиатов. И, конечно, никаких многоквартирных домов, никакой толкотни. Только холмы, деревья, каньоны – милые сердцу красоты Калифорнии, да состоятельные белые люди.
Он свернул на Шалон-роуд, которая среди эвкалиптов и елей бежала к каньону.
К дому № 3301 вела широкая подъездная аллея. Ни вывесок, ни указателей не было. Просто, съехав с дороги, через тридцать ярдов натыкаешься на автоматические раздвижные ворота, в обе стороны от которых тянется среди деревьев забор. Остановившись перед воротами, ван Бюрен несколько раз посигналил и увидел, как прикрепленная над ними камера повернулась и изучающе уставилась на него. Ворота раскрылись, и он въехал.
Это место они всегда называли «ранчо», хотя оно представляло собой лишь просторный красивый дом да несколько подсобных построек, расположенных по другую сторону мощенного булыжниками двора. Сзади к дому прилегала пара акров поросшей кустарником и деревьями земли, граничащей с территорией национального парка Топанга. Единственным строением, отвечающим названию этого поместья, была конюшня.
Ближайшим к дороге стоял домик Мигеля Фуэнтеса.
Сам Мигель уже выскочил на крыльцо – с ног до головы весь в белом. Ван Бюрен остановился возле него и опустил боковое стекло. Мигель наклонился, чтобы заглянуть внутрь приземистого, обтекаемой формы автомобиля.
– Здравствуйте, босс. Давненько не виделись.
– Привет, Мигель. Вот приехал навестить Иден. Она дома?
– Э-э, думаю, что нет.
– Ладно, я все же пойду сам взгляну, хорошо?
– Конечно, босс.
– Ключ у тебя?
Мигель вытащил из кармана связку ключей и, отстегнув нужный, протянул его Доминику. Тот взял ключ и, махнув рукой, двинулся дальше. Красный фургон «додж», принадлежащий Иден, был припаркован возле конюшни. К нему прицеплен трейлер для перевозки лошадей. Ван Бюрен остановил «порше» рядом с фургоном и вышел из машины. Слева от него стоял небольшой дом, служивший во времена Мерседес помещением для прислуги; но сейчас там не было ни души. Сад выглядел запущенным и неряшливым. Из стойла высунулась бурая морда Монако, любимого коня Иден.
– А-а, ты еще здесь, – проговорил ван Бюрен. Монако равнодушно повел ушами и снова опустил голову в ясли.
Ван Бюрен направился через двор к главному дому. Он постучал в дверь – ответа не последовало. Тогда он открыл ее ключом и вошел.
Однажды – это было в начале пятидесятых, вскоре после того как Доминик и Мерседес поженились, но еще до рождения Иден, – ван Бюрен летал в Панаму по делам. Он взял с собой и Мигеля. На обратном пути, по дороге в аэропорт, они решили купить фунтов десять омаров и остановились возле торговца, разложившего свой товар прямо вдоль дороги. Был дождливый воскресный день. Положив омаров в машину, они уже собирались уезжать, когда какой-то малый лет двадцати в сияющем пурпурном «бьюике» едва их не протаранил.
Мальчишка принялся бешено сигналить и орать на них, тыча вверх средний палец руки.[13]
Не говоря ни слова и сохраняя абсолютно равнодушный вид, Мигель вышел из машины.
Мальчишка поспешно заперся изнутри.
Однако это вовсе не остановило Мигеля. Он спокойно открыл багажник, вытащил оттуда громадные клещи, затем выбил дверное стекло «бьюика», схватил изрядно струхнувшего юнца и, умело орудуя инструментом, ловко откусил ему средний палец – тот самый, который он им показывал.
Ошеломленный ван Бюрен, сидевший все это время в своей машине, чуть было не лишился чувств.
Мигель же, оставив визжащего от боли парня, не спеша положил в багажник клещи, сел за руль, и вместе с купленными омарами они продолжили свой путь в аэропорт. Он так и не сказал ни единого слова.
Доминик вернулся в домик Мигеля и оценивающе посмотрел на испанца. Когда-то он даже побаивался этого жестокого, буйного человека. Да, стареет Мигель, сохнет… Ван Бюрен подумал, что испанец всегда был лишь грубым и грязным орудием, которое они с Мерседес использовали для выполнения грубой и грязной работы.
Мигелю уже перевалило за шестьдесят, и, хотя его руки и плечи все еще бугрились могучими мускулами, кожа пообвисла, а когда-то черные блестящие волосы сделались желтовато-серыми. Такого же цвета стали и белки глаз.
