И не подозревая за собой какой-то исключительности, Йохим обладал особым даром — сложный механизм организации живой материи был для него открытым миром, законы которого он знал изначально. То, что другим открывалось в результате кропотливых длительных усилий ума и воли, этому парню дано было природой.
…Когда операционная, наконец, опустела и шатающийся от усталости Вернер вышел из дверей больницы, время уже двигалось к полудню — он простоял на ногах около 10 часов. Метель давно кончилась и рыхлые снежные подушки, завалившие деревья и крыши, истекали потоками талой воды. Вернер задержался на ступенях, слыша как за спиной хлопнула дверь, мгновенно разделив наэлектризованную проблемами клинику и его, с честью выдержавшего ответственность, свободного, подставившего постаревшее лицо под прохладную, пахнущую скошенной травой, капель.
— Прошу прощения, профессор. Стажер Динстлер. Я видел сегодня вашу работу — это было удивительно. Пожалуйста, ответьте на один вопрос…
И прежде чем Вернер успел что-либо возразить, он услышал то, что заставило его пристально посмотреть в лицо говорящего. Сегодня, сам не зная почему, подначиваемый какой-то загадочной силой, он поступил вопреки всякой профессиональной логике, он рискнул — и выиграл! Эта мысль, настойчивым звоночком дребезжащая в его усталой головне, пробивалась сквозь изоляционный слой усталости. И вот она, четко сформулированная, была высказана вслух посторонним человеком.
— Почему, почему вы рискнули, профессор? Что подсказало вам это… Ведь я поступил бы так же…
Вернер удивленно рассматривал студента что-то припоминая.
— Простите, я еле держусь на ногах. Жду вас завтра в десять утра. Тогда и поговорим. — Бросил Вернер уже направляясь к своей машине.
…Через час после горячей ванны с хвойным экстрактом и чашки крепкого бульона, Вернер, закутавшись в мягкий халат, лежал на диване в гостиной своего дома. На телевизионном экране мелькали сообщения о трагических происшествиях прошедшей ночи, у ног профессора сидела молодая женщина, умело массируя ноющие голени.
— Ты знаешь, милая, сегодня у меня был удивительный случай. Нет, нет, не на столе — об этом потом. Один парень, ассистент с университетской кафедры. Удивительно. У него какой-то особый нюх в наших делах — он просто знает откуда что растет…
— Как его имя? — Ванда тихонько поднялась и укутала засыпающего профессора пледом.
Мужчины считали ее яркой и привлекательной, а женщины — вульгарной и наглой. Возможно тайно завидуя той напористой силе, с которой пробивала себе дорогу двадцатипятилетняя Ванда Леденц.
Дочка мелкого, не слишком удачливого фермера из небогатой австрийской провинции, Ванда с детства была убеждена, что аист, разносивший малюток, ошибся адресом. Бело-розовая кружевная колыбелька где-то в роскошной детской богатого особняка, по праву принадлежавшая ей, была занята по оплошности глупой птицы какой-нибудь бестолковой плаксой, а она — бойкая, смышленая, кокетливая «наследная принцесса», оказалась третьим ребенком большой, суматошной, вечно бедствующей семьи. Ей предстояло исправить ошибку — вырваться из этого дома, пропахшего тушеной капустой, из этого провинциального мирка, где самым большим событием были праздничные церковные службы и воскресные ярмарки в соседнем городке, из предательски подсунутой ей третьесортной судьбы, ограниченной детьми и кухней, копеечной экономией и жалкими редкими радостями — рождественским гусем, новым шерстяным жакетом ко дню рождения или ярким почтовым ящиком у крыльца.
Ванда — школьница с упоением погружалась в иллюстрированные журналы, пристально изучая светскую хронику, следила за ходом сезонных увеселений сильных мира сего, новостями балов, кинофестивалей, изучала рекламы модных курортов, рейтинг фешенебельных отелей, ресторанов, салонов мод. Она знала, как одеваются, что едят и пьют в ее настоящей жизни и с мужественным стоицизмом донашивала одежду старшей сестры, доедала кашку младших, выполняла тяжелую работу по хозяйству, в котором было и кукурузное поле, и скотина, и старый абрикосовый сад. Ванда не жаловалась и почти не умела плакать — она знала, что вырвется, наверстает, что утрет нос всем, подкатив однажды в белом «роллс-ройсе» к этому облезлому дому.
Из пятерых детей Леденцев Ванда и впрямь была самая толковая. В гимназии она успевала получше других, помогала матери, а также успевала заработать свои маленькие деньги, бегая два раза в неделю рано поутру вымывать аптеку на станции, принадлежавшую ее двоюродному дяде.
Ванде нравился запах трав и ментола, пропитавший высокие шкафы старого темного дерева, ряды всевозможных пузырьков, снабженных языками бумажных этикеток с латинскими словами, и особенно — три огромных прозрачных стеклянных шара, выставленных в витрине. В центральном плавали, извиваясь, живые пиявки, а два других, до половины наполняли лакричные леденцы мазутного цвета — от простуды и кашля.
Хорошие результаты в школьных занятиях, симпатия учительницы биологии, считавшей девочку, аккуратно перемывавшую за весь класс пробирки после занятий, прирожденным химиком и аптечные впечатления подтолкнули Ванду к нужной дорожке. После окончания гимназии она добилась одобрения семьи в принятом ею решении — получить профессию фармацевта в университете города Граца. Впрочем, тяга к образованию, сильно наигранная, была для Ванды предлогом перебраться в большой город, в другую среду, из которой, при необходимых усилиях, откроется для нее дверь в иную жизнь.
Целеустремленность Ванды давала ей огромное преимущество перед теми кто неторопливо плыл по течению образовательного процесса или торопился собрать плоды самостоятельной жизни. Попав в Университет, она немедля приступила к выполнению намеченной программы, первым пунктом в которой являлось завоевание симпатий со стороны нужных (т. е. имевших вес в медицинском мире) преподавателей, вторым — внедрение в круги «золотой молодежи», формировавшиеся, в основном, по принципу социальной принадлежности, а потому для бедной провинциалки закрытые.
Осуществить первое условие оказалось вовсе несложно. Понять, кто из университетской профессуры имеет наибольшее влияние было нетрудно, а усидчивость и внимание на лекциях скромной девушки с преданным взглядом, не могло остаться незамеченным. Эта студентка, хотя звезд с неба и не хватала, столь серьезно относилась к требованиям преподавателей, что не отметить ее отличными оценками и рекомендациями было просто невозможно. Ванду, всегда сидевшую в первых рядах, заметили и опекали из года в год университетские светила, так что к окончанию учебы она уже имела выгодные предложения и на врачебную практику и на последующую специализацию в разных областях.
