– Так ты теперь тоже в культурном месте работаешь, – польстила Ба.
– А х… ли мне с этого? – пригорюнилась соседка. – Слово ведь лишнее сказать боюсь, весь день, как дура, «здрасьте» да «пожалуйста». Тьфу!
– Так-таки и ни слова? – не поверила Ба. – Ты молодец!
– Ну, когда сортир мыла, сказала пару раз, – смущенно призналась Галина. – Там такой сортир – у начальника нашего трамвайного парка кабинет был в сто раз хуже. И, б… недоглядела я, когда прибиралась, оказалось, что одна кабинка занята была, потом какая-то сучка вышла, так на меня посмотрела… Полный, короче, п…ц. Как ты думаешь, что мне за это будет?
– На первый раз, может быть, и ничего… – пробормотала Ба, но без особой уверенности в голосе. – Ты знаешь, я думаю, что и в туалете не стоит… разговаривать. Там наверняка везде подслушивающие устройства стоят. Лучше, Галя, не рисковать. Да ты и сама понимаешь.
Галина совсем сникла и, махнув рукой, принялась ковыряться в замке. Ба, улыбаясь в воротник шубы, открыла свою и вежливо попрощалась. Вместо ответа последовало лишь невнятное ворчание, но Ба сочла за лучшее его не услышать. Настроение у нее поднялось, и даже усталость как будто немного отступила.
* * *
Вернувшись домой поздно вечером, Левушка застал интересную картину. Ба, водрузив на нос очки и вооружившись лупой, сидела за столом, сплошь покрытым разномастными бумагами и газетными вырезками. Листки лежали также на диване, на пуфике, на принесенной из кухни табуретке и на полу.
– Та-ак… Что на этот раз? – без особого удивления поинтересовался внук.
– Курица в духовке, кастрюля с гречневой кашей в твоем старом пальто укутана, горячая еще, – поглядела на внука поверх очков Ба. – Не замерз?
– А ты?
– Я не замерзла, – удивилась Ба.
– Что тут у тебя такое? – всплеснул руками Левушка, присаживаясь на край дивана. – Откуда архив?
– Ольга Антоновна дала, – ляпнула Ба и прикусила язык, но было уже поздно.
– Понятно. Опять на улицу ходила, – расстроился Левушка. – И нет чтобы во дворе погулять, еще вон куда тебя понесло – в Городок чекистов. За два квартала! По гололеду. Ведь обещала же!
– Ну Левушка… – виновато забормотала Ба. – Я же не виновата, что у меня голова моложе, чем ноги. Не могу ведь я взаперти сидеть, как преступник. Старость – это не преступление!
– А если упадешь? Ногу сломаешь? Если приступ на улице? Я даже не узнаю, в какую больницу тебя увезли, потому что твоя молодая голова так и не удосужилась запомнить, как пользоваться сотовым телефоном! – не на шутку разозлился Левушка. – Ты знаешь, как у нас в больницах к старикам относятся!
– Ты медик, тебе нельзя так говорить, – вступилась за коллег Ба. – Не случилось же ничего. Зато посмотри, что я принесла!
– Что? – Левушка поворчал бы еще, но ему было любопытно.
– Есть такое направление в архитектуре – конструктивизм. Так вот пишут, что в Екатеринбурге… сейчас, минутку… вот «уникальное для России собрание памятников конструктивизма». В тридцатые годы почти весь проспект Ленина был такими зданиями застроен. Это достояние культуры и истории, понимаешь?
– Да не особо, – пожал плечами внук.
– Наш дом тоже построен в стиле конструктивизма, он же похож на корабль! Ну, как стадион «Динамо» и киностудия, только поменьше. А они – памятники, там таблички висят. Значит, его нельзя разрушать. Ольга Антоновна с соседями отстояли свои дома в Городке чекистов, когда их сносить хотели, и мы отстоим.
– Да ладно тебе, Ба! Чего ты к этому дому прицепилась? Я вот хочу в новый. Это же рухлядь! А памятник – это Ленину, Пушкину или вон возле библиотеки Белинского недавно памятник человеку-невидимке поставили, такой прикольный! А чего в памятнике жить? Переедем – и ты привыкнешь, я тебе точно говорю. Ба, можно я курицу без каши?
– Можно… – автоматически ответила Ба.
Левушка отправился на кухню. А она, посидев с минуту, подняла с пола папку с завязками и стала медленно укладывать туда бумаги – одну за другой.
День четвертый
Муза с оптового рынка
Утро началось с того, что Елизавета Владимировна навестила Пустовалова, отнесла ему остатки вчерашней курицы и деньги за якобы проданные работы. (Мама Левушки, чувствуя себя несколько виноватой, посылала им денег даже больше, чем нужно, и они, по предложению Ба, откладывали «на черный день». На этот раз Ба резонно рассудила, что черные дни наступили у соседа, и дать ему денег на краски для придания жизни требуемой разноцветности будет даже символично.) Пустовалов деньгам обрадовался, а курица и гречневая каша совершенно неожиданно его смутили чуть ли не до слез, что Ба восприняла как хороший знак – раньше он просто ел принесенное ею, Левушкой или Галиной, не особо задумываясь, что он ест и откуда все это время от времени берется. Ба подозревала, что в те дни, когда ему не приносили еду соседи, он попросту сидел голодный, тоже сам того не замечая.
Когда она возвращалась к себе, дверь квартиры номер восемь приоткрылась, и оттуда выглянул Герман Иванович. Вид у него был озабоченный и, пожалуй, сконфуженный.
– Доброе утро, Герман Иванович! – громко поздоровалась Ба. – Как ваше здоровье?
Но сосед отреагировал странно: вместо ответа он зашипел, вытаращил глаза, оглянулся в глубь квартиры, а потом выскочил в коридор, осторожно прикрыв за собой дверь, как будто боялся прищемить чей-то хвост. Ба наблюдала за всеми этими манипуляциями с возрастающим интересом.
– С вами все в порядке, голубчик? – участливым «врачебным» тоном спросила Ба. – Вы как-то странно выглядите…
Но сосед опять зашипел, прижав палец к губам, отбежал от двери на несколько шажков и только тогда вернул соседке ее «доброе утро».
– Говорите тише, – прошептал он. – Я прекрасно слышу!
– Очень рада за вас, – еще больше удивилась волшебным переменам Ба. – А почему в коридоре?
– У меня там… Понимаете… – замялся сосед.
– Сын приехал? – догадалась Ба. – С внуками? Какая радость…
– Елизавета Владимировна, можно я к вам загляну на минуточку? – шпионским шепотом попросил Герман Иванович. Про внуков он, похоже, все-таки не расслышал, несмотря на счастливо вернувшийся слух.
