Я буду в безопасности и тепле в машине, но Макси промокнет до нитки и покроется грязью меньше, чем через пять минут. И это мне напомнило…
— Я забираю фургон, папа!
— А ты не можешь отвезти его на своей машине? — кричит он из своего кабинета.
— Без вариантов, приятель. В прошлый раз мне потребовалась неделя, чтобы убрать грязь с сидений. Я почти уверена, что она все ещё на ковриках. Больше не буду иметь с этим дело.
— Да ладно тебе, Сил. У меня нет времени чистить фургон!
— Я все понимаю. Но ты взрослый человек с шестизначной зарплатой. Ты можешь позволить себе, чтобы кто-то другой позаботился об этом. Увидимся через час! — Я хватаю его ключи, не обращая внимания на его ворчание, доносящееся из-за двери кабинета, и иду ждать Макса в фургоне. Я уже готова была надавить на клаксон, когда он выбегает из дома, краснощекий, но одетый в полный комплект, футбольные бутсы и все такое. Он захлопывает за собой дверцу машины и плюхается на сиденье, скрестив руки на груди.
— Мне нужен твой мобильный телефон, — сообщает он мне.
Я переключаю коробку фургона на задний ход и отъезжаю.
— Зачем?
— Я должен был тусоваться с Колтоном и Джейми в игре. Мне нужно сообщить им, что меня похитили.
Несмотря на все свои недостатки, мои родители придерживались своего мнения об одном: Макс не получит сотовый телефон до старшей школы. Мне пришлось жить по этому же правилу, поэтому я ему сочувствую. Однако маленький монстр запомнил все номера своих друзей, и он постоянно тянет руки к моему телефону. Если я не дам его, следующий час будет ужасным. Выбираю самый быстрый и легкий путь к мирной жизни и передаю ему телефон.
Он начинает яростно печатать.
— Мама сегодня утром плакала, — говорит он.
— Что? Что значит «она плакала»?
— Я слышал её в душе.
Небо темнеет. Я не потрудилась включить музыку, так что нет ничего, что могло бы заглушить глубокий, низкий раскат грома, который звучит вдалеке.
— Я уверена, что она не плакала, Макс. Возможно, она что-то напевала себе под нос. Трудно сказать, что происходит, когда вода течет.
— Сильвер. Мне уже одиннадцать, и я не идиот. Я знаю, как это звучит, когда кто-то плачет. Она плакала совсем как тогда, когда умер дедушка.
Когда три года назад умер наш дедушка, мама не просто плакала. Она безутешно рыдала, и звук ее боли украл самые последние осколки моей невинности. Я никогда не видела такой муки на чьем-либо лице и не слышала ее раньше, и я точно знала, что была свидетелем самого низкого, самого мучительного момента в жизни моей матери, когда она лежала в позе эмбриона, рухнув на пол коридора, прижимая телефон к груди.
Если она плачет в душе, тогда... нет. Этого просто не может быть. Я бы ее услышала. И кроме того, должно было случиться что-то невероятно плохое, чтобы она так расстроилась. Папа отвел бы меня в сторону и предупредил, даже если бы мама попыталась скрыть это от меня.
— Это могло быть и видео, приятель. Или, может быть, песня.
Макс пыхтит, тыча пальцем в экран телефона все быстрее и быстрее.
— Как скажешь. — Он ненавидит, когда ему не верят. Это его фишка, его спусковой крючок, единственная вещь, которая заставляет его огрызаться и вести себя так, будто он чертовски одержим. Мама всегда говорит, что мы никогда не должны сбрасывать его со счетов или отмахиваться от него, и что иногда лучше просто посмеяться над ним. Я как раз собираюсь это сделать, когда слышу шуршащий звук отправляемого им сообщения.
— А кто такой Алекс? — спрашивает он.
— Что?
— Алекс. Ты получила от него сообщение.
Я почти сворачиваю машину с дороги.
— Дай мне телефон. Дай его мне, Макс!
— Не волнуйся так. Он просто сказал, что будет торчать дома с папой, пока мы не вернемся. Ты что, забыла, что он приедет?
— О боже мой! О мой гребаный Бог. Нет. Неееет. Нет-нет. Нет. — У меня перед глазами все расплывается. Срань господня, у меня перед глазами все расплывается. Я ни хрена не вижу.
— Стеклоочистители, Сил, — говорит Макс.
О. Дождь усилился. В конце концов, я не ослепла от чистой паники. Включаю дворники на лобовом стекле, и они отчаянно бьют по стеклу, сметая реку воды в сторону, когда я въезжаю на парковку футбольного клуба Макса. Ставлю фургон на стоянку и выхватываю телефон у брата, мои руки дрожат, когда я читаю сообщение, высветившееся на экране.
Алекс: просто соскучился по тебе. Все готово и ждет нашего урока. Твой отец кажется крутым. Очень интересуется моим байком. Мы будем торчать в гараже, пока ты не вернешься.
Трахни меня, бл*дь, боком. Бл*дь. Что, черт возьми, происходит прямо сейчас? Как, во имя Селин Дион, все это произошло? Алекс там? В доме? Он с моим отцом, и они... они тусуются в этом чертовом гараже? Папа уже много лет ни ногой не ступал в гараж. Я могу только представить, о чем он сейчас думает. Едва чувствую свои пальцы, когда печатаю сообщение для него и отправляю, совершенно встревоженная.
Я: Прости, папа. Ты можешь сказать Алексу, чтобы он ушел. Я отменила наш урок. Должно быть, он забыл.
Ха. Забыл. Скорее, он разозлился из-за того, что я отказалась подчиниться его требованиям, и теперь он пытается прогнуть меня. Слишком хорошо представляю себе эту сцену — Алекс, прислонившийся к ржавому верстаку отца, руки в карманах, чертовски сексуальный с его нелепой улыбкой и нелепыми глазами, и... холодный узел страха начинает формироваться в моем животе. О чем, черт возьми, они вообще сейчас говорят? Мы с Алексом почти не разговаривали друг с другом, и наши высокопарные разговоры в основном вращались вокруг того факта, что я подверглась сексуальному насилию.
Он не стал бы говорить об этом моему отцу.
Он бы не стал этого делать…
Или стал?
Милый гребаный Иисус.
— Мы можем просто вернуться, если хочешь, — говорит Макс. — Здесь очень холодно. На данный момент можно с уверенностью сказать, что никто из нас не хочет быть здесь.
Я сижу очень тихо, на секунду обдумывая этот вариант. Может, нам стоит вернуться? Каждая часть меня кричит, чтобы я сожгла резину до самого дома и попыталась спасти ситуацию, но есть также часть меня, которая выступает против этого варианта. Если я вернусь туда в панике, то дам Алексу именно то, что он хочет. Б4уду реагировать так, как он, несомненно, ожидает от меня, а я не хочу доставлять ему такого удовольствия. Это означало бы, что он победил, а Алекс Моретти никогда, бл*дь, не победит. Я буду сидеть здесь, в машине, и заставлю Макса играть под дождем, если это означает, что я стану более сильным человеком.
— Прости, Макси. Если ваш тренер все еще думает, что вы, ребята, можете играть, то и я тоже. Вперед.
Разочарованный, он бросает на меня предательскую гримасу, когда открывает дверцу машины и выходит в дикую погоду. Прежде чем захлопнуть за собой дверь, он самым серьезным тоном говорит:
— Если я умру от пневмонии, это будет твоя вина. Я буду преследовать тебя, Сильвер. И у меня это будет очень хорошо получаться. Ты так испугаешься, что, наверное, захлебнешься собственным языком и умрешь.
На самом деле эта угроза довольно привлекательна. Я не очень беспокоюсь об этом, так как кажется, что меня преследует настоящая жизнь, живое чудовище, и он решительно настроен разрушить всю мою гребаную жизнь. Как только Макс уходит, я открываю сообщение, отправленное Алексом, и набираю ответ.
Я: если ты думаешь, что это мило, то сильно ошибаешься. НЕ ГОВОРИ ничего странного моему отцу. НИ О ЧЕМ.
Тренер Макса, должно быть, крепкий орешек, потому что он заставляет детей играть, даже когда дождь стучит по крыше фургона как барабан. Я сижу на водительском сиденье, не в силах ничего сделать, только нервно потею и ковыряю ногтем шнур наушников, пока не срываю пластик с медных проводов и не порчу их окончательно.
Макс стонет и дрожит всю дорогу домой, размазывая грязь и траву по всему вокруг. Мой пульс тревожно учащается, когда я въезжаю на нашу подъездную дорожку, готовясь к сцене, на которую я вот-вот наткнусь в гараже, но... дверь открыта, свет включен, и там никого нет.
