ухлёстывал. Я тогда уже подумал, что не отстанет — башку ему откручу.
— Чего ж не открутил? — вытерла Оксанка нос.
— Ты бы расстроилась, — улыбнулся он. — Да и наглым он никогда не был. Защищал тебя, оберегал. Не знаю кому бы ещё кроме него я тебя доверил. Пожалуй, что никому.
— Спасибо, пап, — села она и обняла своего старика.
— Не пойму только, что ж ты не сказала-то ему ничего. Про ребёнка.
— Хотела, как лучше. Не хотела ребёнком его привязывать. Не хотела мешать.
— Я, конечно, понимаю, что смтарый как та галапагосская черепаха, но дыети ещё никому никогда не мешали. Силишком усложняете вы всё, молодёжь. Я его не ояправдываю, нет, — похлопал он её по коленке, — но хоть ты мне и дочь, а тебя я тоже защищать не стану. Прости уж, но держать его надо было. Вон, как мать меня. Вцепилась и ни на шаг. Я-то в молодости тоже парень видный был, не то что сейчас, плешивый пень. Возле меня тоже всё вились разные красотки. Тоже бы наворотил делов, хоть и полюбил её считай с первого взгляда.
— Пап, да что значит, держать-то? Зачем? — она накрыла своей ладошкой его жилистую рабочую руку.
— Затем, что мы порой и сами не понимаем, чего хотим. А ты: уходит — до свидания, приходит — здравствуй! Ни упрёка, ни намёка. Вот он и мечется всю жизнь, не поймёт толи нужен тебе, толи нет. Забеременела и то промолчала.
— Да, надо было бегать за ним, голосить, — разозлили её отцовские слова. — На коленях перед ним ползать.
— Ладно, зря я это начал, — встал отец и махнул рукой. — Так и думал, что не поймёшь.
— Пап, ну чего ты, — виновато посмотрела Оксанка на его сгорбленную спину. — Я, правда, не понимаю, что не так.
— Да тут и понимать нечего, — обернулся он. — Оба вы виноваты. А за внука не переживай. Сами воспитаем!
В прихожей открылась дверь, зажегся свет, раздалось мамино покашливание, и отец пошёл помочь ей с сумками.
— Ой, а что все так быстро разошлись? — всплеснула она руками. — А я тортик к чаю принесла, думала гостей угощать.
— Сами съедим, — буркнул отец, поставил сумки и ушёл.
— Чего это он? — посмотрела на заплаканную Оксанку мама. — А ты чего?
— Уже ничего, — улыбнулась Оксанка, и встала ей помочь. — Жизнь продолжается.
«С Кайратом или без, а жизнь продолжается!»
Елена Сергеевна выслушала Оксану молча. Не перебивала, не задавала наводящих вопросов, не комментировала.
— Ладно, — сказала она коротко. — Возьму тебя на старое место. Платить буду как всем. Зарплата белая. Работай хоть до самых родов, смотри сама по самочувствию, но поблажек никаких не будет.
— Понятно, — кивнула Оксана.
— Я сейчас за закупками лично слежу, а то распоясались они у меня на откатах, да на подарочных картах. Смотри, замечу, уволю без предупреждения.
Девушка опять кивнула.
— Это тебе мой сын передал, — она протянула ей конверт. — Всё как обещал.
— Мне неудобно перед ним как-то, — смутилась Оксанка.
— Неудобно в попе зонтик открывать, — зло ответила она. — Лучше надо было думать, прежде чем к нему приходить. За первый раз Кайрату своему спасибо скажи. Только таких как ты жизнь похоже ничему не учит.
— Ну, как увижу, так и скажу, — встала Оксанка.
Она совершенно не понимала, чем заслужила эти упрёки.
— Да, иди, работай. Начальнику отдела сейчас позвоню, она всё тебе объяснит, — она потянулась рукой к трубке, потеряв к Оксанке всякий интерес.
Начальник отдела, Алла Алексеевна, приятная женщина лет сорока пяти, толковая и доброжелательная, встретила Оксанку тепло, как старую знакомую. Пять лет назад они уже работали вместе, только обе были менеджерами. Она ни о чём не спросила, представила коллективу, показала рабочее место, и сказала, что пока лично будет курировать её работу.
К счастью, работу свою Оксана знала хорошо, изменилось не так уж и много, и все эти ассортиментные матрицы, ценовые диапазоны, правило Парето и сезонность не представляли для неё никаких сложностей.
Сидела потихоньку, вникала, разбиралась и просто пыталась жить. Теперь без Кайрата.
И даже без Влада, которым она не интересовалась, но как в любом женском коллективе, сплетни расползались моментально, и она слышала, что он улетел в Москву или в Лондон, или в Париж. И, скорее всего, это маманя сплавила его с глаз долой.
Кроме Аллы все остальные девочки в коллективе были незнакомые и незамужние, и их интерес к неженатому и шикарному Владу Назарову был очень понятен.
Особенно выделялась своим повышенным интересом к парню невзрачная полноватая Инночка. Но это только на Оксанкин взгляд глаза у неё были расставлены слишком широко, губы узковаты, нос картошкой, и слишком покатый лоб беспомощно прикрывали тусклые волоски чёлки. Инночка считала себя красавицей, о чём по нескольку раз в день сообщала своему зеркальцу: «До чего же симпатичный лопоушек». И хоть уши-то у неё как раз были маленькие и довольно аккуратные, именно их невинной оттопыренностью Инночка была недовольна в себе больше всего. Ни подзаплывшая жирком талия, ни раскормленная постоянными перекусами задница её не смущали. Вот уши — да, с ушами не повезло.
Инночка считалась лучшим менеджером в коллективе. Она была сама сердечность и заботливость. И поскольку глубоко беременная Оксана была ей не конкурентка, Инночка тут же бросилась её облагоденствывать лучами своего добра и учить как правильно что делать, попутно снабжая наигнуснейшими сплетнями о каждом, кого только цеплял её опытный глаз в огромном штате сотрудников «Золушки».
Развод Влада Назарова она считала чуть ли не своей личной заслугой, а его самого чуть ли не своей собственностью. Каждую новость о нём ей спешили донести первой, словно у неё была на него эксклюзивная подписка, и каждую она комментировала этак снисходительно: «Пусть развеется немного в Москве. Закрытие салона, конечно, далось ему непросто». Или: «Я не поняла, с чего эта тощая замухрышка из бухгалтерии решила, что имеет право строить на него планы?»
Что бы не связывало Оксанку с Владом, об этом она усиленно помалкивала, и только с Аллой, которая чаще других ходила с ней в столовую, иногда перекидывалась парой слов. О нём, и о Кайрате. Ведь прошлая история произошла у Аллы на глазах. И Оксана пользовалась этой
