не очень больно.
Она невольно посмотрела на запястье, где с той поездки так и остался этот едва заметный шрам.
— А потом ему позвонили, и он улетел. Обещал вернуться, но не смог. Смертельный случай в автоцентре. В-общем, те душные бессонные ночи под мычание коровьих лягушек, что я провела там без него… не знаю, что я запомнила лучше.
— И больше ты никуда с ним не поехала?
— Честно говоря, как-то не очень и получалось. У меня работа. У него работа.
Он срывался фейерверком с влажных простыней: «Полетели! Сегодня! Сейчас! На неделю! На две!» Но у неё сезон на работе — не отпустят, и нет визы, и маме не здоровится. И его вспышка гасла, наверно, оставляя в его душе дыру с обугленными краями. Он целовал её на прощанье, и никогда не оставался до утра.
— Ты уже вещички-то малышу прикупаешь? — вывела Алла её из раздумий.
— Ой, и не спрашивай, — бросила вилку Оксана в окончательно остывшую еду. — Пока только метаюсь по форумам и составляю себе список самого необходимого. В магазины и заглядывать боюсь. И вообще боюсь. Рожать боюсь. И не доходить боюсь. И переходить. И чего только не боюсь.
— Это нормально. Не переживай! — встала женщина. — Пошли, а то с обеда опоздаем.
— Пошли, — с небольшим трудом вылезла из-за стола Оксана. Живот её уже начал расти просто не по дням, а по часам. И она чувствовала, как стала нездорово переваливаться с ноги на ногу, как утка.
«Может быть и хорошо, что он не увидит меня такой?»
КАЙРАТ
Он не верил в её беременность ни секунды. Не верил и уговаривал себя, что не даст ей позволить себя убедить. Но она и не пыталась.
Он сел напротив Роберты за столик, за которым они когда-то делали поделки из бумажных салфеток. Он знал, она умеет забрасывать крючки, но был категорически настроен больше не попадаться.
— Ты не беременна. А если и беременна, то точно не от меня.
— Кай, — сморщилась она брезгливо. — К чему эти заявления? Главное, ты здесь. Давай, выпьем, поговорим. Кстати, рада тебя видеть.
— Не могу ответить взаимностью. Говори, что хотела сказать, у меня нет никакого желания здесь задерживаться.
Она смерила его насмешливым взглядом, налила две стопки наливки из пузатого графинчика, и стукнув по рюмке, предназначенной ему, выпила.
— Что это у тебя со лбом? Бандитская пуля?
Принесли молодой мелкий картофель, жареный в мундирах со свиными рёбрышками и луком. И всё это так шкворчало и аппетитно пахло на большой чугунной сковороде, что он невольно сглотнул. После больничной еды и завтрака овсянкой на воде в животе предательски заурчало.
— Уверена, то, куда ты так торопишься, от тебя не убежит, — улыбнулась она и налила себе ещё стопочку. — Угощайся. Я заказала на двоих.
Она подняла рюмку, теперь ожидая, что он присоединится.
— У меня есть тост.
— Я не буду с тобой пить, — он откинулся на спинку стула, рассматривая её красивое лицо. Сегодня она казалась ему ведьмой, коварной и безжалостной. Он до сих пор не мог поверить, что был очарован ей, влюблён как Ромео и так же невообразимо глуп.
— А я хочу выпить за твоих родителей.
— Они погибли, — он и бровью не повёл.
— Нет, они живы. Твои настоящие родители.
Он усмехнулся.
— Неужели ты думаешь меня интересуют люди, которые от меня избавились? Подбросили как щенка в детский дом и забыли.
— А если не избавились? Если тебя у них похитили, и они ищут тебя по сей день?
Она так и держала поднятой стопку и смотрела на него вызывающе. Хотелось плюнуть ей в лицо. Он так и знал, что она найдёт чем его зацепить.
— Это всего лишь слова. Больше у тебя ничего нет.
— Выпей со мной, Кай! Не веди себя как обдолбанная школьница на допросе. «У вас ничего нет на меня», — передразнила она. — Ты же знаешь, я не бросаюсь словами. Положи себе мясца, выпей, поешь, расслабься, а то ты весь какой-то на разрыв. И я всё тебе расскажу и даже покажу.
Он с подозрением посмотрел на графин — очень уж она настаивала — но наливала она с него и себе. Он поднял рюмку и тяжело вздохнул.
Его подбросили, когда ему было всего полгода. Одетого в тёплый розовый комбинезон как девочка, с запиской в кармане: «Кай. 7 мая» Эту дату записали как день его рождения.
Через неделю ему исполнится ровно тридцать лет.
— Вот и славно, — сказала Роберта, стукнув по его рюмке. — За твоих родителей, Кай!
Крепкая рубиновая жидкость обожгла горло. Он даже не понял: клюква, брусника? Терпко, но на его вкус слишком сладко. Он зачерпнул со сковороды, стоящей на небольшой плитке и картошки, и мяса. Как же давно он нормально не ел!
— Тебя словно всю неделю не кормили, — заметила она с сочувствием в голосе.
— Ты бы не затягивала, — сказал он, жуя. — Меня там машина ждёт.
— Я думаю, тебе придётся её отпустить. У меня на тебя есть планы на этот вечер.
— Роб, оставь свои планы при себе. Этот вечер я проведу не с тобой.
— И ты как всегда меня недооцениваешь, — она улыбнулась даже грустно.
Он подложил ещё картошки, зацепил квашеной капустки из керамической миски, но в ней оказалось столько лука, что он передумал её есть. От оригинального салата с солёными огурцами и тёртым хреном тоже отказался. Признаваться девушке в любви, обдавая её смесью лука и хрена, как-то не комильфо, хоть её это раньше и не смущало.
Ещё в пору своего полуголодного детства он любил есть репчатый лук, макая в соль, заедая хлебом и запивая холодной водой. Иногда с Оксанкой и в лучшие времена они повторяли это меню. Только себе она лук мелко крошила и посыпала им намазанный кетчупом хлеб. А он так и ел, целиком, как в детстве, отламывая от луковицы сочные белые чешуйки.
Возможно, у него могло быть и другое детство.
— Роб, не тяни, — он впился зубами в сочное ребро, держа его рукой. Толи он проголодался сильнее, чем думал, толи готовили здесь действительно вкусно, но ему казалось он не ел ничего вкуснее.
Она молча достала из
