возможностью поговорить именно о Кайрате.
— Ты не боишься, что Влад вернётся и всё опять повторится? Как прошлый раз? — тихонько сказала ей Алла, покосившись на Инночку заливисто смеющуюся за соседним столиком.
— Всё уже повторилось, Алл, — она убирала излишки майонеза с кусочков овощей на край тарелки. — Только в этот раз у меня больше нет Кайрата. И всё как-то повисло, мутно, неопределённо. Я каждый раз вздрагиваю, когда слышу что-то про Влада. И жду что со дня на день он прилетит и потребует ответа.
— И что ты ему ответишь? — она жевала не в пример бойчее Оксанки, и её тарелки уже почти опустели.
— Иногда от обиды и злости мне хочется принять его предложение и забыть обо всём. А иногда мне кажется, что эта мерзкая рыжая девица силой заставила Кайрата уехать, и так же как я, он сейчас страдает.
— Нельзя выходить замуж от обиды и злости. Ничего нельзя так делать. И, если сомневаешься, то лучше сказать «Нет», чем потом всю жизнь жалеть.
— Да я понимаю, — отставила тарелку Оксанка. — Но вдруг эта рыжая и есть его настоящая любовь, а я зря всё на что-то надеюсь?
— Так, давай-ка ешь, — Алла подвинула салат обратно. — И так довела уже себя до ручки. Ребёнка хоть голодом не мори.
Оксанка послушно засунула в рот кусок пластикового помидора и под строгим взглядом начальницы стала жевать.
— И котлету, — подвинула ей вторую тарелку женщина.
Она обречённо вздохнула. Аппетита не было от слова «совсем».
— Я всё думаю, зачем он сбежал с больницы? Зачем меня искал? Что так хотел мне сказать, что перепугал и квартирантов, и родителей?
— Ешь! Вернётся и сам всё расскажет.
— А если не вернётся? — она сморщилась, котлета уже остыла.
— Значит, позвонит.
— Он теперь недоступен. Я звоню каждый день. И знаешь о чём жалею? Что он не оставил запись на автоответчике. До скрипа зубов хочется услышать его: «Здравствуйте! Вы позвонили Кайрату Сагатову. Если у Вас что-то важное, дождитесь сигнала и скажите это».
— И что бы ты сказала?
— Ничего. Я просто слушала бы его голос. Перезванивала бы и перезванивала. Слушала и слушала.
— Травила бы душу? — сокрушённо покачала головой Алла. — Ты и сейчас только и делаешь, что изводишь себя.
— Знаю, — ещё один кусок холодной котлеты размазался жиром по небу, но Оксанка и его проглотила. — Самое печальное, что я и раньше не умела его ждать. И первые три дня после его очередного визита места себе не находила. Но потом как-то брала себя в руки, отвлекалась и даже находила некоторое удовольствие в том, чтобы наблюдать за ним со стороны. По сообщениям в сетях, по фотографиям в инстаграм, по скупым строкам официальных сообщений или незначительным упоминаниям.
— Это называется сублимация. Защитный механизм психики. Я вот, например, когда на диету сажусь, всегда начинаю готовить как сумасшедшая. Смотрю кулинарные передачи, ищу какие-то необычные рецепты и готовлю, готовлю, готовлю, — размахивала руками Алла.
— Твои домашние, наверно, счастливы в эти дни? — улыбнулась Оксана.
— Если бы, — отмахнулась Алла. — Наоборот. Дети говорят, у всех мамы как мамы. Борщ, курица жареная. А у нас оленина под брусничным соусом, штруделя, кордон блю.
— Я тоже готовить люблю. Только мне обычно не кому. А ещё люблю путешествовать и там пробовать местную еду.
— Серьёзно? — иронично посмотрела на неё Алла. — Прямо любишь?
— Мне кажется, что люблю. Но ты права, я считай нигде и не была. И не на что мне, да и не с кем. Один раз летали с Кайратом в Тайланд.
— Всего один? — опять скептически сморщилась Алла.
— Ой, Алла, — махнула она рукой. — Ты думаешь он не предлагал? Думаешь не брал никуда? Держал меня взаперти как наложницу в гареме?
— Не знаю. Мы давно с тобой не встречались.
— Да, мы летали с ним в Тайланд, и в кино ходили, и цветы он дарил не букетами — корзинами, ворохами. Только однажды пришёл вечером, а я весь день прорыдала над этими гибнущими розами. И с тех пор не дарит, чтобы я не расстраивалась.
— С Тайландом тоже вышло как-то не так?
— Тоже, — вздохнула Оксанка, а потом улыбнулась, вспоминая. — Нет, сначала всё было так. Море в десяти метрах от бунгало, доставка еды из ресторана, коктейли из бара там же на берегу, мотоцикл на прокат.
— Мотоцикл или мокик? Там же все на мокиках гоняют.
— Мотоцикл, Алла. Большой, красивый, рычащий…
Она говорила, но чувствовала, как память уносит её в эти дни.
Её щека на горячем плече Кайрата. Его руки, обнимающие её во сне. Три дня они просто не выходили из номера, потому что не могли расстаться. Ни на секунду, ни на миг. Он терял её из виду и приходил за ней в душ. И этот холодный душ, в котором не работал термостат, был ничуть не хуже, чем тёплое как парное молоко по утрам море, потому что везде она чувствовала на себе его требовательные руки, и его горячие губы. И пьянящее чувство гармонии, правильности, совершенства которое было доступно их телам, вопреки доводам разума, заставляло забыть обо всём.
Она знала каждую мышцу его тела. Каждый изгиб, каждую мурашку, которыми он покрывался, когда она вела по его спине пальцем. Она могла бы узнать его с закрытыми глазами. Она запомнила его ещё тогда, в самый первый раз, в свои шестнадцать лет. Нежно и бережно он знакомил её со своим телом, и навсегда остался дрожью на кончиках её пальцев, лёгким дыханьем на её шее, стоном ветра и запахом дождя.
И даже на этом тропическом острове она чувствовала этот дурманящий запах запретного леса, тихого и зачарованного дождём.
А потом был мотоцикл.
И скорость, и ветер, и радостные крики, с которыми они летели вдоль бирюзового моря с барашками волн, мимо лохматых пальм, мимо приветливо улыбающихся тайцев. И безумие этого драйва в одном коктейле с адреналином, свободой и счастьем не мог бы переплюнуть никакой алкоголь.
А потом была рыба, запечённая на гриле, которой он испачкался, и её обгоревшие плечи, которые он мазал кремом, и содранная о камень рука. Он промывал царапину тайским ромом и изо всей силы дул на ранку, чтобы Оксанке было
