— А я — с женщинами старше сорока, — бросился наперегонки Алеша.
И только я делю постель с тем, кому исполнилось пятьдесят.
Поняли, да, кто здесь главный неудачник?
— Поэтому веди себя хорошо, милый, — ласково сказала я мужу, — пока я тоже не взялась за арифметику.
Он снова покраснел и полез целоваться.
В августе Алеша уехал на гастроли, а я погрязла в делах огородных. Помидоры, перцы, баклажаны и кабачки сами себя не уберут, знаете ли, не заморозят и в банки не закатают.
В монотонной повседневности этой работы было некое отупляющее спокойствие. По ночам я просто падала без сил в кровать, днем принимала клиентов, а по утрам и вечерам что-то резала, сушила, варила и собирала.
Мне нравилось так жить: ни о чем особо не думая и ни с кем, кроме клиентов и соседей, особо не разговаривая.
Гамлет Иванович приходил несколько раз в неделю, приносил то суп, то мясо, но и у него не хватало времени на болтовню. Зимой наговоримся.
Я отдавала ему взамен овощи и зелень, и мы были полностью довольны друг другом.
Было пасмурное воскресное утро, я закатывала лечо, краем глаза поглядывая в сериал про священника-детектива. Все вокруг кипятилось и булькало, я двигалась плавно и автоматически, полностью погрузившись в процесс.
Мне не нравился август тем, что в это время все заканчивается. Я была человеком мая, когда все только начинается, и в это предосеннее время всегда погружалась в легкую хандру. Дни становились все короче, ночи все холоднее, и мир потихоньку готовился к долгой зимней спячке.
Трели телефона за шумом воды я услышала не сразу, а когда посмотрела на экран, то обнаружила семь пропущенных звонков от матери.
Сердце испуганно трепыхнулось: никто не будет звонить так настойчиво, если ничего не случилось.
Поэтому я торопливо приняла вызов.
— Привет, — голосом совершенно здорового и совершенно недовольного человека сказала мама, — ну наконец-то. Не надоело меня игнорировать?
— Да не очень. Но я просто не слышала, если честно. У тебя все в порядке?
— В полном. А ты как? Еще замужем?
В конце концов, это даже оскорбительно.
Я понимала, что мамочка была не самого высокого обо мне мнения, но даже я не смогла бы разрушить свой брак за пару месяцев.
— Все еще замужем, — ответила я как можно сдержаннее.
— И это прекрасно, — одобрила она энергично. — Значит, ты по-прежнему живешь с мужем, а бабушкин дом пустует и приходит в упадок без хозяев.
Ох, и не понравилось мне то, куда она клонит.
Прямо-таки в глазах потемнело от бешенства.
Или должно краснеть?
Ну как у быков в мультиках — алое марево.
Были бы копыта — обязательно разбила бы ими старые половицы.
— Дом не продается, — ледяным голосом отрезала я и скривилась, пройдясь ножом по пальцу вместо перца.
Больно.
Но не так, как от маминого звонка.
— Ну же, не будь такой букой, — весело воскликнула мама, — для чего тебе эта развалюха на окраине?
— А тебе? — кровь лилась в раковину, я смотрела на этот поток и не могла заставить себя пошевелиться, чтобы достать пластырь или бинт.
— Я уже не так успешна, как прежде, и по правде говоря, немного денег мне не помешает.
— Мне тоже они не помешали бы, когда ты была успешна. Но почему-то мы жили на бабушкину пенсию.
— Мирослава, — теперь она говорила строго и грустно, — зачем ворошить прошлое?
— Бабушка оставила дом мне, и срок исковой давности как наследника первой степени у тебя давно прошел. К тому же завещание всегда приоритетнее, чем…
— Ну при чем тут эти формальности. Я говорю о жесте доброй воли.
— Нет.
— Мирослава!
— Пока.
Я бросила трубку, задыхаясь.
Выключила воду, замотала ранку салфеткой, чтобы не залить кровью пол по дороге к аптечке.
Криво заклеила порез — руки дрожали.
Можно ли ненавидеть свою мать?
И почему эта ненависть всегда будет прямо пропорциональна любви?
Я бродила по комнатам, поглаживая стены и выпрашивая у них прощения.
Моя бабушка — моя потеря — горе, которое не собиралось становиться меньше.
Год за годом я берегла этот дом, потому что это все, за что мне оставалось держаться.
За детские воспоминания и запах старомодных духов, за свою тоску и оглушительное одиночество.
За любовь, равной которой никогда не будет.
Повинуясь своей печали, хлынувшей так мощно, что вот-вот накроет меня с головой, я выключила плиту и, оставив полный разгром на кухне, надела яркое платье с принтом из роз и хризантем. Пригладила волосы. Нарезала целую охапку белоснежных гортензий.
Бабушка моя бабушка.
На кладбище дул прохладный ветер, остужающий мои слезы.
Я долго стояла, положив ладонь на гранит, шептала свои новости, выдергивала сорняки.
Ждала, когда дышать станет легче.
Потом сообразила: а ведь где-то здесь еще есть две могилы, которые мне хотелось бы навестить.
Алеша не брал трубку, наверное, был на репетиции. Дав себе пару секунд на сомнения, я набрала Антона.
Он ответил не сразу. Как будто смотрел на имя на экране и медлил.
— Мирослава?
Учтивый.
Равнодушный.
Не то чтобы позабытый, но очень далекий.
Неважно.
— Как мне найти ваших родителей?
Голос чуть охрип от долгих слез и торопливого шепота.
Пауза.
Долгая.
— Ты где? — спросил он резко. — На кладбище? Подожди меня на центральной аллее, я буду через десять… нет, через семь минут.
— Зачем тебе приходить?
— Ты в жизни не отыщешь их сама.
Это могло быть правдой.
Люди умирали каждый день, и кладбище расползалось во все стороны. Как понять, где хоронили двадцать лет назад?
Я купила еще два букета у торгашки возле входа. Дошла до аллеи, разглядывая незнакомые лица и годы жизни.
Как они жили?
Кем они были?
Глава 13
Антон пришел через восемь минут.
— Привет, — он кивнул мне так, будто мы виделись только вчера и вообще надоели друг дружке еще накануне, — пойдем?
— Привет, — растерянно пробормотала я, не ожидая такого равнодушного приема. — Пойдем.
Некоторое время мы молча топали по дорожкам, потом он спросил:
— Ревела?
— Что еще остается делать в таком-то месте, — вздохнула я.
— Я вижу плачущих людей куда чаще, чем смеющихся.
— Я тоже. К тарологу от хорошей жизни не ходят. Ко мне обращаются, когда напуганы или растеряны, или преисполнены надежд, или несчастны.
— Смешно, но я до сих пор не знаю, как вести себя на могилах родителей. Что ты делаешь, навещая бабушку? Я просто стою столбом с глупым видом.
— А я трещу, как сорока.
Странный это был разговор.
Мы вели себя, как чужие люди.
Мы и были, по сути, чужими людьми.
Но говорили первое, что в голову придет, не задумываясь и не выбирая слов.
— Ты часто сюда приходишь?
— Не знаю. Когда начинаю очень скучать по бабушке. Или когда расстроена. Или когда меня обидели и хочется, чтобы кто-то пожалел.
— А сегодня?
— А сегодня все сразу. Что ты делаешь на работе в воскресенье?
— А где мне еще быть?
— Не любишь свой дом?
— Это просто дом. Четыре стены, пол, потолок. Скукота.
— Ну да. На твоей-то работе настоящее веселье, жаль пропускать.
Он ухмыльнулся.
Я улыбнулась.
Вот уж не думала, что способна сегодня на улыбки.
Двойная могила родителей Алеши и Антона была настолько роскошной, что только младший из братьев был способен поставить им такой памятник.
Я положила цветы на белый мрамор, вглядываясь в каменные лица.
— Ты мог бы просто сказать: самое пафосное место на кладбище, я бы не прошла мимо, — тихо сказала я, потом прибавила громкость: — здравствуйте. Меня зовут Мирослава.
— Серьезно собираешься вещать тут? — не поверил Антон.
