Так почему же сейчас, слушая о женщине давно минувших дней, я истекала кровью от когтистых лап метафорического чудовища?
Он засмеялся. Ну вы представляете, как смеются люди, которым совсем не смешно. Как будто кто-то ходит в кирзовых сапогах по битому стеклу.
— Любил — это не совсем точное определение, — с неприятной злостью, которая ранила больше ревности, ответил он. — Я был готов умереть за нее. Что не помешало ей выскочить замуж за испанского миллионера и покинуть страну. Через пять лет я окончательно выкупил агентство и утратил надежду на ее возвращение.
— Хорошо, что у тебя есть мы, — старательно прикидываясь беззаботной дурочкой, воскликнула я, — безликие Алешины жены. А то бы ты совсем зачах от тоски.
Это была пассивная агрессия, уловили?
Нас, обиженок из гарема, хлебом не корми — дай только отчебучить что-нибудь этакое.
— Безликие Алешины жены, — эхом повторил Антон. — Да такое себе удовольствие.
— Почему ты сегодня такой ядовитый? — напрямик спросила я. — Этак от меня и вовсе скоро останется одна кочерыжка.
— Что? — не понял он.
— Ты зачем-то ранишь меня. Зачем?
Антон молчал, так и глядя в окно.
Превратился вдруг в истукана.
— Скажи хоть, намеренно или случайно так выходит, — попросила я. — Ну, вдруг пробелы в воспитании или характер там скверный. Или неделя тяжелая, всякое ведь бывает. Голова болит, не выспался.
— Случайно, — ответил он самым лживым голосом в мире. — Плохо воспитан, не выспался и голова болит.
А потом вернулся ко мне — остановился так близко, что я могла бы схватить за карманы его пиджака и дернуть их как следует, чтобы оторвались.
Он носил такие отвратительные костюмы, что так и хотелось их сжечь.
Или раздеть Антона.
Впрочем, последнее может быть никак не связан с элегантностью кроя.
— Послушай, — я подалась вперед, закрутив его пуговицу в пальцах, — пожалуйста. Я тебя очень прошу. Практически, умоляю.
Мой горячий шепот произвел странное впечатление — зрачки у Антона расширились, а дыхание замедлилось.
— Что? — отозвался он непривычно низко, тихо.
— Разреши мне снять с тебя мерки!
— Что?
Ему понадобилось какое-то время.
Сначала — чтобы моя просьба достигла глубин его разума. Пробралась там по лабиринтам и всяким закоулкам.
Потом — чтобы отразиться изумлением на лице.
А потом — чтобы Антон перехватил мою руку, спасая пуговицу.
Простое прикосновение не должно же так обжигать?
— Что? — повторил он уже обычно, без всяких там взволнованных интонаций.
— Я умираю от желания сшить тебе нормальный костюм. Правда, я никогда не шила для мужчин, но наверное, это не сложнее, чем для женщин. Выпуклостей меньше там и тут… Не знаю. Надо обязательно попробовать.
У него стало странное выражение лица — такое бывает перед особо злостным чиханием.
Вы замечали, что только мужчины чихают со всей оглушительность, на какую способны? Так, чтобы воробьи взлетали на соседней улице, а все, кто в помещении — подпрыгивали до потолка от испуга?
Женщины себе никогда такого не позволяют, если только им уже не исполнилось шестьдесят.
Но Антон не стал чихать — он расхохотался.
Да так, что даже слезы брызнули у него из глаз.
Натурально, как у клоуна.
— Прости, — всхлипнул он, — прости, пожалуйста.
После чего вдруг успокоился, как будто верховный главнокомандующий его психики отдал такой приказ, и оторвал мою руку от пуговицы.
— Прости, — снова сказал он, присаживаясь передо мной на корточки, теперь я смотрела на него сверху вниз, что было куда приятнее, чем задирать голову.
Впрочем, голову мне сейчас можно было смело рубить с плеч — вряд ли я обратила бы на это внимание.
Мне было очень некогда: я тут сходила с ума.
Ну серьезно.
Разве меня прежде никто не брал за руку?
Что вот началось?
Отчего все это так мучительно-сладко, и хочется больше, и сразу понятно, что всего будет мало?
— Я действительно стал плохо спать, — продолжал Антон с раскаянием человека, который совершил страшное преступление. — И я устал разгадывать твои загадки, Мирослава.
Ми-рос-ла-ва.
Слышите мягкие перекаты надвигающейся грозы в моем имени?
Чувствуете, каково это — глядеть в око бури?
— Какие еще загадки? — пролепетала я заворожено.
— О женщине, которая выберет меня. О том, почему ты все же пришла на чертов Лехин день рождения.
— Я могу ответить на каждый твой вопрос, Антон, — мягко сказала я.
— Пожалуйста, — попросил он расстроенно, — не надо. Зря я сегодня пришел, но нельзя же просто бросить женщину, которая рыдала среди могил. Посмотри, куда нас привело обычное сочувствие.
И он встал — клинком по груди, — и отошел — ударом наискосок.
— Я пойду, — сказал торопливо. — Не провожай меня.
— А мерки? — только и могла обронить я.
Его рот дернулся.
— Остановись, Мирослава, я тебя очень прошу: остановись, — рявкнул он и сбежал, подлец.
А я осталась — оглушенной и нашинкованной в лоскуты.
Глава 14
Сентябрь пришел с дождями.
Дела огородные заканчивались, мне было маетно и грустно, и я все чаще приезжала в квартиру Алеши и все дольше в ней оставалась.
Он вернулся с гастролей капризным, взбалмошным, как будто его там как следует переболтыхнули.
Меня тоже переболтыхнули, но я же не жаловалась.
Вела себя притихшей мышкой и вынашивала коварные планы.
У вас бывает, что какая-нибудь глупая идея прорастает во все ваше существо, не давая ни минуты покоя?
Мерки. Костюм. Антон.
А ведь я могла бы с таким же пылом мечтать о полетах в космос, например, и изменить этот мир.
Бабушка всегда говорила, что на мне хоть кол теши, если что-то приспичит.
Так вот.
Мне действительно приспичило.
Припекло так припекло.
Дело оставалось за малым: отловить объект моего портновского рвения.
Антон ушел со всех радаров так радикально, что даже обычно нечуткий Алеша начал волноваться.
— Ты как знаешь, — говаривал он, услышав в трубке про то, что его брат занят, но когда-нибудь точно перезвонит, — а с малым что-то не то происходит. Может, он себе женщину завел?
Да нет, как раз изо всех сил старался не заводить.
Конечно, до бесконечности Антон прятаться от семьи не мог — не с Алешиной тягой к родственным посиделкам, но примерно месяц он продержался.
Я же дала ему достаточно времени, чтобы со мной примириться?
За месяц можно многое успеть, если как следует постараться.
Терпение мое было на исходе. Казалось, будто безжалостные охотники гонят лису на флажки.
Лиса — это я. И охотник — тоже я.
Да, именно так я себя и ощущала.
Рвущейся вперед и загнанной одновременно. Страх и азарт, злость из-за бессмысленности пряток и радость из-за них же.
Тебя тоже несет, мой милый.
Ты тоже боишься, мой предсказанный.
Не меня — отвергнуть женщину не так уж и сложно.
Ты боишься себя.
Чтобы понять, отчего Алешу так перебултыхало на гастролях, я отправилась в театр, где всегда все про всех знали.
Время от времени я помогала Розе Наумовне шить костюмы, когда было подходящее время и настроение.
Вот и сейчас костюмерша с радостью усадила меня расшивать снежинками платье ледяной королеве — театр начинал потихоньку готовиться к зиме и детским новогодним утренникам.
— А научите меня кроить на мужчин? — спросила я, орудуя иглой.
Было утро, и в театре царил покой. Из одной из гримерок раздавались голоса и смех — артисты прогоняли текст вечернего представления и трепались ни о чем.
Сцена тонула в темноте.
Я любила пустой театр еще сильнее, чем наполненный зрителями.
Это была магия другого рода — спящая, затаившаяся, но живая и мощная.
Работники сцены колотили какие-то декорации за стеной.
— Научу, детонька, — легко согласилась Роза Наумовна, — будет Алеша у нас ходить еще краше прежнего.
